Далия Трускиновская - Окаянная сила

— Ты, матушка, говори, говори… — без лишней, впрочем, нежности ободрила ее Рязанка.

— А Ивашка-то Шихирев всюду ходил, дурачище, и похвалялся, что его-де племянница уж в Верх взята… А у дурака-то, чай, и хитрости дурацкие. Племянница ему передала, что будто возили ее на двор к боярину Хитрово, и он ей руки трогал и сказал, что-де худые, вот дядя-то и всполошился. Побежал он сдуру к доктору Стефану и говорит ему — ты-де смотришь государевых невест руки, и как станешь смотреть руки моей племянницы, она перстом надавит, и ты-де вспомоги. Стефан отвечал, что смотрит-де руки доктор Данило, и побежал Иван Шихирев к доктору Даниле, и поднял шуму на всю Москву… А того не знал, что доктор Стефан первым делом боярина известил, а боярин-то Хитрово, Богдан Матвеич, давно уж государю про это дело доложил и тем его насмешил.

— Ты про Настасью-то, про Настасью… — одернула старуху Рязанка, чтобы этого не сделала Алена.

— И тогда собрались мы тихохонько — Милославский князь, Иван Михайлыч, еще Богдан Матвеич, еще третья я, грешница. И поговорила разумненько, и вот что у нас вышло — нельзя Наталью Нарышкину в Верх пускать, на ее подоле Артамошка Матвеев туда же въедет! Родня ж он ей! Анютку, племянницу жены его, Авдотьи, за Федьку Нарышкина отдали, а он Наталье дядя родной. Всюду узелки завязались, одни узелки… Никак нельзя Артамошку допускать…

И замолчала старая боярыня, хитрица первостепенная, и смешались, видать у нее в голове события давние с последними, и понесла она околесицу об антихристе, которого несомненно должен привести за собой боярин Матвеев.

— С этим, матушка, — к попу! — прервала ее Рязанка. — Ты говори, что Милославские против Натальи Нарышкиной затеяли!

— И против Настасьи! — добавила Алена.

— Да уж что тут успеешь затеять? — горестно спросила сама себя Анна Петровна. — Государь вроде заколебался, кого брать, Нарышкину или Авдотью Беляеву, и этого нам упускать никак нельзя. Не то еще и третья зазноба объявится. Коли Беляеву возьмет — родню ее нищую по дальним воеводствам уж как-нибудь распихаем, дядюшке ополоумевшему рот жирным кусом заткнем. И порешили мы Нарышкину зельем извести. А на тот случай, что дельце всплывет, сделать так, будто бы ее Ивашка Шихирев извел. И пошла я к подружке Натальиной, к Настасье, и посулила ей денег, и уговорила ее подлить Нарышкиной в питье зелья, и сама дала в маленьком пузырьке. А того не знала, что у нее вся надежда на то, что Нарышкина царицей станет и замуж за Дмитрия Апрелева ей выйти пособит! Она-то не проболталась, а я-то в ум не взяла, как можно государевой невесте о купецком сыне помышлять!

— Я, выходит, роду Апрелевых? — неуверенно спросила Алена, но ответа не дождалась — боярыня заговорила об ином.

— Смела девка оказалась, — качая головой, проворчала она. — Кого обдурить затеяла! Милославских да Хитрово! Взяла зелье-то, пообещала в питье подлить — а сама всё не подольет никак. Деньки-то бегут, а Нарышкина-то всё не чахнет! Извелась я в те поры… Думала — может, зелье выдохлось? Иван-то Михайлыч забеспокоился, да, нас не спросясь, письма подметные сочинил! Такого про Нарышкину нагородил — чуть ли не зазорной девкой вывел. Дал кому-то переписать, да два письмишка и велел подбросить — перед Грановитой палатой и в сенях Шатерной палаты. А их Богдану-то Матвеичу и принесли, кому ж более — он государевым дворецким служил. Богдан-то Матвеич за голову схватился — нельзя такую срамотищу государю казать! Однако пришлось. Государь опалился яростью, велел по всем приказам у всех дьяков почерка проверять, письма всему служилому сословию показали — так ничего и не узнали. Тут-то и выставил Богдан Матвеич Ивашку Шихирева — он, мол, за племянницу ратует! И поволокли раба Божия в застенок… И кнутом били, и огнем жгли, а при нем нашли травы сухие, и он говорил, что пил их в вине да в пиве от убою, потому что был-де ранен… Да кто ж ему, дураку, поверил!

— Да что ты мне про дурака! Ты про Настасью! — закричала Алена, сердясь не на шутку, и встряхнула боярыню за плечи.

— Про Настасью… А раз те травы сухие объявились, то самое было бы время Нарышкиной занемочь — и вышло бы всё одно к одному. И сбыли бы мы с рук матвеевскую воспитанницу… Ан нет же! Отыскала я Настасью — а она клянется да божится, что зелье подливала, да всё кончилось, а Нарышкина с того животом недолго маялась. И выманила у меня хитрая девка еще пузырек, и с тем расстались навеки…

Боярыня замолчала и почему-то перекрестилась.

— Дальше-то что было? — спросила Рязанка, стоя над ней, как учитель над нашкодившим учеником.

— Дальше-то она пузырек Нарышкиной отдала, а та — Артамошке Матвееву. Боярин Матвеев-то умен был, понял, откуда ветер дует. Да только обвинить Милославских не смел — сразу же его обвинение на Ивашку Шихирева перевели бы… Да и Наталья Нарышкина подружку подводить не желала. Артамошка с государем сговорились — как бы притихло всё, невест по домам развезли, Нарышкину у него, Артамошки, жить оставили. Мы уж думали — пройдет у государя эта блажь. Девять месяцев после смотрин пробежало — вдруг везут Нарышкину в Кремль, в наряде богатом, и сразу же — под венец! Тут-то мы и спохватились — ан поздно! Стала я ту Настасью отыскивать — а ее Матвеев из Москвы услал, и с Апрелевым вместе. Ясно, стало быть, кто наше дело сгубил… А кабы Наталья Нарышкина царицей не сделалась — то и сыночка бы нам на горюшко не родила, и не погубила бы Дунюшку Лопухину… Так-то, свет Аленушка…

Алена молчала.

— Ну, далее-то и я за нее рассказать могу, — вмешалась Рязанка. — Озлобилась боярыня на твою матушку, а та уж тобой тяжела ходила. И привели боярыне сильную ведунью, и та взяла земли с семи могил, и пособила боярыне проклясть твою матушку, на семь гробов ее разделив, и немало было ей за то уплочено.

— Ох, немало, — подтвердила Анна Петровна. — И вредная же баба попалась… Всё за ней слово в слово, да таким же голосом, да столь же грозно повтори… Однако наказала я нашу обидчицу! И она про то знала! Та ведунья уж так сделала, что ей донесли! И сошла она со двора, дите малое на руках неся, и пропала, а муж, Дмитрий Апрелев, кинулся ее искать, да тоже где-то сгинул.

— Она в обитель ушла, постриг приняла… — прошептала Алена. — Меня добрым людям отдали… спасти меня, бедная, хотела… постом себя извела…

— Ну, вот правда и вылезла на свет Божий, — чтобы Алена совсем не растосковалась, грубовато сказала Степанида. — Теперь ты, свет, всё знаешь. И легче ли тебе с того стало?

— Легче… — глухо отвечала Алена.

— Отпусти боярыню-то, — не то посоветовала, не то приказала Рязанка. — Плохо будет, коли она тут до утра на коленках достоится. Люди колымагу увидят, коли кучер прежде того к нам сюда не заглянет…