Наталья Корнева - Ювелир. Тень Серафима

Себастьян с изумлением заозирался вокруг. Не только мягкий мятный свет, но и аромат заполонил лес, делая ночь пронзительно-свежей. Ощущение опьянения пропало, однако глаза бесстыже продолжали обманывать его. Пейзажи Виросы постепенно таяли, растворялись в мятном тумане. Реальность исчезла. Туман медленно обретал форму, облекался в призрачную плоть иного. Смутно знакомую плоть.

Вода. Никогда прежде ювелир не видел столько воды. Словно святые Изначальные Воды, из которых Создатель сотворил жизнь и всё сущее, хлынули ниоткуда и вольно разливались вокруг. Святые Изначальные Воды, которые сам Создатель впоследствии увел из своего мира, разгневавшись на его бесчисленные пороки.

Что за чертовщина тут происходит? Мысли скакали бешеным галопом, пока вдруг не остановились - резко, будто наткнувшись на непреодолимый барьер. Полночь открылась, как старая рана.

Из туманного прибоя появилась женщина.

Из рук её, напоминающих тонкие хрупкие ветви, росли неземные цветы. Глаза, похожие на ручьи, зеленые в сумраке древнего леса, отдавали обманчиво мягкой прохладой - успокаивающей разгоряченную плоть, и незаметно, исподволь принуждающей застывать сердце. Ничто в ней не напоминало о человеке, всё было невозможным, невообразимым, но, тем не менее, Себастьян немедленно узнал её.

- Моник? - почти обреченно выдохнул он.

- Я принимаю тот образ, который ты в состоянии вместить и воспринять, не повредившись в рассудке, - фантом говорил размеренно и монотонно, однако голос этот был слишком дорог ювелиру, до судорог дорог, чтобы оставить равнодушным. Вновь всколыхнул он, казалось, окончательно похороненные воспоминания. - Я принимала также образ женщины по имени Моник.

- Зачем ты здесь? - Себастьяну было тревожно от этого разговора. Вид некогда близкого, любимого человека причинял сильную боль. По-прежнему, он слишком задевал за живое.

- Никто не приходит к маяку случайно. Свет его влечет тех, чьи души заплутали в пути. Здесь существует несуществующее. Здесь происходит то, что не произошло и не произойдет никогда. Не стоит относиться к этому слишком серьезно. Но и совсем упускать из виду не стоит.

- И всё-таки - зачем? - продолжал настаивать сильф.

- Неужели ты не знаешь ответов, Себастьян? - в свою очередь вопросил фантом. - Неужели ты не звал меня, не ожидал этой встречи? Неужели тебе нечего сказать мне?

Неожиданно сильф осознал, что, несмотря на абсолютную эмоциональную невыразительность этого голоса, он имел не только отчетливый цвет, но и форму, и даже фактуру. Удлиненные фигуры, чуть угловатые, но грациозные, поплыли перед глазами, и светло-синий цвет их был холодным и свежим.

Некоторое время Себастьян молчал, заполненный этими образами, ошеломленный этими внезапно открывшимися новыми органами чувств.

- Моник... я потерял тебя так внезапно, так рано... - за прошедшие годы ювелир размышлял и сожалел столь о многом, что сейчас, имея возможность излить душу, с огромным трудом подбирал слова. - Возможно, я мог бы спасти тебя тогда, но - увы - я предпочел бежать. Прости. Чувство вины без жалости изводило меня все эти годы. И действительно, я был виновен пред тобой. Я отдал бы всё, чтобы было иначе, чтобы выменять тебя на любые блага, на саму свою жизнь, но... со смертью и временем сложно спорить. Это сросшиеся спинами близнецы, смотрящие в разные стороны, но... всё же они одно. Я выпил нашу чашу страданий в одиночестве, и я верю, что тебе ничего не досталось... что ты не узнала боли. Ведь так?

На противоестественно спокойном, безмятежном лице женщины бескровным цветком расцвела улыбка. Чуждая понимаю улыбка, от которой ювелир внезапно почувствовал себя не в своей тарелке.

- Не казни и не мучай себя, Себастьян, - чинно ответствовал призрак, не обращая внимание на его смущение. От образа веяло потрясающим душевным безмолвием: глаза, невозмутимые, безучастные, ужасающие, смотрели прямо в душу. - Рождаясь, души остаются вне Изначального, что является единственной причиной их всех скорбей. Возвращаясь же в лоно Творца, мы пребываем в состоянии чистой энергии, подобно ангелам. Страсти, которые терзали дух во плоти, больше не властны над нами. Во плоти можно только искать, но находить - лишь в духе. Разлука с тобой не разбила мне сердце, я соединилась чем-то большим, чем ты. Тебя это не должно печалить. Всякие эмоции, всякие конечные эгоистические привязанности в конце концов заменит бесконечность, бесконечность омоет усталые сердца живой водой блаженства. Всякие чувства станут просто словами, ведь все они - лишь суррогат любви, которую от рождения ищем мы все. Я растворяюсь в покое пустоты, которая не имеет начала и не имеет конца. Я равно люблю жизнь и смерть. Я равно люблю человека и животное, цветок и камень, как проявления воли Творца. Ты должен радоваться за меня, живущий.

- Всё это чертовски правильно, - с неожиданным ожесточением бросил Себастьян. На глаза его навернулись злые слезы. - Но от этого не менее больно. Должно быть, я всё еще слишком жив... или слишком человек. Истина непомерно горька для меня.

- Однажды она станет слаще мёда, - почти пропело видение, бесплотным маревом колыхаясь перед глазами. - Приди к осознанию этого, когда будешь готов. Ты должен ощутить это сердцем, Себастьян. В своё время. В своё время, которое нельзя ни отдалить, ни приблизить.

- Прости, но не сейчас. Я по-прежнему помню тебя... твой голос, твой смех... милые ямочки на щеках, делающие тебя чуть менее строгой. Понимаю, для тебя это не имеет значения теперь... ты забыла. Но я не могу. Я буду помнить - за нас обоих. Клянусь, Моник, я буду помнить... я не отрекусь. И ты будешь жить, ведь память - это и есть бессмертие.

Почти растаяв в тумане, видение обернулось. Глаза его, как показалось Себастьяну, на миг приняли человеческий вид, и в них мелькнула искра узнавания. Черт побери, ювелир готов был поклясться, что где-то на самом дне этих промерзших чужих глаз, под незыблемым льдом бесстрастного вековечного знания, стынут боль и осколки памяти, которых уже нельзя собрать, вспыхивают и пропадают неверные отражения прежней жизни, ныне укрытой покровом забвения.

- Я любила тебя, Себастьян, - ювелир едва расслышал последние слова, напоминавшие шелест ветра в высокой траве. - Но меня больше нет.

Серафим сглотнул стоящий в горле желчный ком и нашел в себе силы улыбнуться. Улыбка вышла не очень-то убедительной, но ювелир надеялся, что она поможет сделать печаль чуть более светлой. Сейчас этого требовалось, как никогда. Это был конец.

- Я любил тебя, Моник, - ответил он уже пустоте. - Прощай.

Круглая зеленая луна казалась нереальной, будто нарисованная нетвердой рукой ребенка. Сияние её отчего-то напомнило сильфу зеленый взгляд матери, который та обратила на него один-единственный раз, оставляя их с Альмой на попечение отца. От этой луны в полнеба было невозможно оторвать глаз. Она пугающе набухала, растягивалась, наливалась неведомыми соками, и тонкая оболочка, казалось, вот-вот лопнет, не в состоянии удержать высокого прилива энергии. Запрокинув голову, ювелир уставился на свихнувшееся ночное светило, даже не удивляясь творящейся фантасмагории, как вдруг луна соскользнула со своего невидимого крюка и ухнула вниз. От этого внезапного страшного падения у Себастьяна перехватило дух. Что-то словно оборвалось в нем, что-то, натянутое до предела, и это принесло даже некоторое облегчение. От удара о землю луна треснула и покатилась куда-то, цепляясь за корни и ветви деревьев, растекаясь абсентовой плесневелой зеленью, распространяя вокруг пьяный аромат брожения... распадаясь и растворяясь в его крови...