Виктор Исьемини - Дыхание осени

— По-моему, ты странно равнодушен. Ты же знаешь, что Деймут глядит на тебя, как на собственность, на разменную монету в собственном торге. Разумеется, я сделаю все, что от меня зависит, чтобы уберечь тебя, сын мой… но моих сил наверняка будет недостаточно.

— Я благодарен вам, отче. Гилфинг свидетель, я не стою такой заботы.

— Любой из нас стоит заботы, — возразил викарий. Ему отчаянно хотелось поддержать парня, сказать что-то ободряющее, но нужные слова не приходили. Тогда он просто повторил. — Я сделаю все, что меня зависит. И наши братья, они все благодарны тебе. Если людская благодарность хоть что-то значит, они будут на твоей стороне.

— Все в руках Гилфинга Светлого. Не будем загадывать. В конце концов, что может со мной случиться? Я же готов отправиться в Ванетинию к брату. Ничего более скверного мне на ум не приходит, а к этой встрече я давно готов.

— Не будем говорить о далеких событиях. Ты верно сказал: все в руках Гилфинговых. Но сейчас, что ты ждешь сейчас? Нам предстоит поход, что ты об этом думаешь?

— Рано думать, пока нам ничего не известно. Где гномы? Сколько их, куда направляются? И чего хотят?

— А когда ты будешь все это знать, что тогда?

— Тогда буду биться с ними. Я буду, вы, отец Брак, и другие тоже. Я собираюсь сражаться и хоть отчасти искупить собственные грехи.

— М-да… — теперь Браку было нечего сказать. — Что ж, давай отдыхать? Завтра начинается новый поход.

— Это верно.

Велитиан поднял голову, огонь костерка осветил правильные черты, в глазах блестели отсветы пламени, эти глаза казались огромными из-за теней, которые прикрыли верхнюю часть лица. Браку показалось, что принц в точности походит на изображение с фрески, которую он мельком видел, проезжая через Ванетинию.

— Иногда, когда я гляжу на тебя, мне кажется, я вижу ангела, — пробормотал викарий.

— Нет, отец Брак, я вовсе не похож на ангела, — Велитиан попытался улыбнуться и не сумел. — Наоборот, я самый большой грешник, какого знал этот Мир.

После того, как прозвучало имя знаменитого мятежника, в комнате все замерло, люди словно обратились в статуи, жить продолжали лишь их тени, которые колебались и дрожали на стенах в такт с неровным мерцанием свечей. Да Аньг, которому все было нипочем, продолжал весело таращиться на стены, по которым ползали длинные тени — его забавляла игра света.

Алекиан поднял руку… и медленно провел ладонью по лицу. Похоже, он собирался сделать некий жест, но передумал. Императору было тяжело — нужно принять решение, потому что он больше не знает готовых ответов.

Эрствин сделал шаг.

— Ваше императорское величество, прежде чем мы станем говорить о судьбе сэра Карикана… а мы ведь станем говорить об этом? И я готов броситься на колени, чтобы упросить ваше императорское величество даровать милость этому человеку и его сыну. Я не могу поступить иначе, меня обязывает долг чести, долг крови и долг благодарности, потому что Джейем Геведский не раз спасал мою жизнь, мою и моей кузины, он мой лучший друг и лучший человек в Мире… ваше величество…

Император отнял ладонь от лица и с любопытством смотрел на мальчика. Он улыбался, и Коклосу захотелось плясать, прыгать и хлопать в ладоши, он стосковался по этой улыбке «братца». Карлик засопел, подался к кровати, на которой устроили Алекиана и глядел во все глаза, будто боялся, что улыбка исчезнет.

— Ваше величество, — продолжал тем временем Эрствин. От волнения он совсем не видел пантомимы участников аудиенции, — прежде чем мы станем говорить об этих вещах, я должен напомнить о солдатах. Они сейчас в лагере, при них нет никакого начальства, кроме нескольких сеньоров, да и те не знают, что делать и чего им ожидать. Нужно отдать распоряжения, разослать дозоры, выставить часовых… Там же люди… ими никто не командует…

Алекиан улыбнулся совсем тепло.

— Милый граф, мы весьма признательны за добрый совет. Поистине, сам Гилфинг послал этого юношу нам в скорбный час! Что скажешь, Коклос, мы к тебе обращаемся.

— Хвала Пресветлому, наконец-то ты спросил моего мнения, я уже соскучился без твоих вопросов, — Коклос важно вытянулся во весь свой невеликий рост, — а ведь сколько раз, сколько раз повторял: слушай советов дурака, и у тебя все будет отлично! Конечно, граф прав, наши олухи там без присмотра, а они же словно дети! Одно славно, не разбегутся, в этой стране им бежать некуда.

— Мастер Гиптис, как себя чувствует наш маршал?

— Плох, — Гиптис сохранял на лице маску равнодушия. — Нужен кто-то другой. У нас под рукой нет никого лучше гвардейских сержантов.

— Сержантов… Вот что, мастер, распорядитесь позвать сюда герцога Тегвина, ему будет дана аудиенция. Немедленно.

Изумруд вышел, и вместо него в комнату вошли двое гвардейцев — те, что несли прежде караул на лестнице. Казалось бы, ничего особенного: если прежде безопасность его величества гарантировал придворный маг, то с его уходом потребовалась замена. Гвардейцы с привычно бесстрастными лицами заняли места справа и слева от кровати. Мечи они держали обнаженными, как и полагается во время аудиенции. Парни были рослые, ловкие — да иным не доверили бы беречь его величество.

Карикан, хотя и сделал вид, будто спокоен, словно невзначай опустил ладонь на пояс — его пальцы почти касались эфеса меча. При этом он бросил взгляд в окно — ставни распахнуты, а этажи здесь низенькие, второй этаж — совсем невысоко.

— Ну, братец, теперь мы можем заняться и этим господином, — напомнил Коклос, — пока он не дал стрекача. Вон как в окно пялится. Что за люди нынче при дворе… так и норовят сбежать от собственного счастья! Вот в старые добрые времена все было иначе, верно, господин граф?

Коклос подмигнул Счастливчику.

— Я жду решения вашего величества. Моя вина вам известна, — произнес Кари. — Известен и приговор суда, и все прочее…

— Что-то желаете сказать в свое оправдание? — спросил Алекиан. Он больше не улыбался.

— Нет. Я не собираюсь оправдываться, — Кари говорил совсем тихо, но в комнате все молчали, и его голос звучал вполне отчетливо, — я предлагаю свою верность. Как в старые добрые времена, о которых вспомнил сэр Полгнома. Что было, то было — и ушло! Присутствующие здесь господа могут немало рассказать о том, что я достойно служил в нынешней кампании, и надеюсь оказаться куда более полезным… если будет у меня такая возможность.

— И ни о чем не желаете попросить? — уточнил Алекиан.

— Лишь об одном. Прошу не судить моего сына и не переносить мою вину на него. Он не знал обо мне ничего, не знал, кто его отец. Я… по совести говоря, больше всего я казню себя именно за то, что оставил Джейема и мать без опеки. Я нашел сына лишь за день до того, как он отправился в поход с графом Эрствином. Будьте милостивы с Джейемом. Он ни в чем не виноват, а заслуги его велики.