Анна Мистунина - Искупление

— И… что?

— Ваше высочество ее спросить изволили, что она здесь делает. А она — поехала мол, с колдуньей, потому что ты здесь. Глазищи так и сверкают от факелов.

— А я?

— А ваше высочество ее отчитать изволили строго и велели отправляться домой. Потому как ей здесь не место, убить ее здесь могут, а…

— Что?

— Ее вы, ваша милость, тоже как сестру-у…

— О-ох, — сказал Кар и повалился обратно на кровать. — Что она ответила?

— Ничего, заплакала только. И ушла.

Далекий певец откашлялся и затянул ту же песню по третьему разу. Кар закрыл глаза. Оруженосец стоял рядом, буквально излучая гордую удовлетворенность от хорошо исполненного дела.

Сердиться было не на что — Кар для того и взял на службу этого парнишку, чей отец приходился дальним родственником Баргату, прежнему начальнику дворцовой стражи. Вернувшись однажды после разгрома очередного убежища магов, еще слыша крики раненых грифонов и видя, стоило только закрыть глаза, знакомые мертвые лица у своих ног, Кар, как это вошло у него в привычку, напился допьяна на торжественном ужине по случаю победы. И на следующее утро обнаружил себя, совершенно недвусмысленно обнаженного, в постели одной из придворных дам. Вспомнить, каким нелепым путем он в эту постель завернул, Кар так и не сумел. Муж дамы, рыцарь и командир отряда вольных жрецов, по счастью, участвовал тогда в другом походе, и немедленного скандала можно было не опасаться, но и только. Обиднее всего, что Кар совершенно не знал за собой интереса к упомянутой даме и был уверен, что даже пьяным не смог бы ее возжелать. Но не в том он был положении, чтобы сомневаться; к тому же несчастная жертва не преминула тут же, пока он растерянно собирал с полу свою одежду и кое-как натягивал ее, поведать ему все красочные подробности вчерашнего соблазнения.

Поруганная честь красавицы обошлась Кару в алмазное колье, тем же вечером заказанное у лучшего столичного ювелира, и белоснежного скакуна редкой породы, гордость императорских конюшен. Через два дня ко двору был представлен четырнадцатилетний Зарамик, отправленный родителями в столицу в надежде на протекцию дядюшки Баргата. Подумав, Кар взял мальчишку к себе оруженосцем, снабдив одним-единственным напутствием: «Следи, чтобы я всегда, что бы ни случилось, засыпал в своей собственной постели. Больше я от тебя ничего не требую». С тех пор Зарамик неизменно доводил, а порой и доносил его до кровати с усердием, достойным всяческой похвалы. Ни придворным дамам, ни доступным женщинам, что обыкновенно сопровождают в походе войско, не оставалось никакой возможности пробить эту неприступную оборону. Самому же Кару с тех пор добавилась новая забота — удерживать юного забияку от геройской смерти и живым возвращать домой. В целом же, хоть Кар и мечтал иногда поколотить своего языкастого оруженосца, оба они были друг другом весьма довольны.

— Зарамик, — позвал Кар чуть погодя.

— Тут я.

— Если я прикажу взять меч и снести мне голову, подчинишься?

— Никак нет, ваше высочество. Государственная измена выйдет. Колесуют. Или четвертуют.

— Брось. Излишне жестокие казни запрещены светлой памяти императором Атуаном. Колдунов сжигают, простолюдинов вешают, а тебе, как человеку благородному, попросту отрубят голову. Легко и быстро. Соглашайся.

— И не подумаю, ваша милость. Вам-то ее небось не отрубали.

— Собирались однажды, было дело… И вздумалось же тогда императору меня отпустить! Это была Тагрия, понимаешь, Зарамик? Тагрия!

— Тагрия, — солидно повторил оруженосец. — Угу. И что?

— То, что я ее обидел. Четвертовать меня мало… Зарамик! — воскликнул Кар, садясь. — Почему ты все еще не принес мне вина?!

— Бегу-бегу…

Приняв из рук оруженосца оловянный кубок, Кар осушил его одним глотком. Полегчало — совсем немного. Тагрия. Хотелось задрать голову и выть по-волчьи. Сначала бросил ее одну, не пришел выручать из плена — не мог, не имел права отправиться туда в одиночку, прямо в ловушку. Как всегда, предпочел интересы Империи. Явиться в объединенный лагерь магов Кар мог только во главе большого войска, и войско готовилось к выступлению, когда появление Сильной Кати смешало все планы. Потом был тот горький разговор во дворце. Прощание вышло неловким, полным ее сжатого разочарования и смущения Кара, сообразившего наконец, чего ждет от него выросшая и вдобавок замужняя Тагрия; новая же встреча оказалась в сотню раз хуже. И кому, с позволения спросить, пришло в голову разрешить ей участвовать в походе?

— Если ваше высочество обедать… ммм… завтракать желает… — начал Зарамик, но тут у входа послышались шаги и голос:

— Зарамик! Он проснулся?

— Входи, Атуан! — крикнул Кар.

Вошедший поклонился, пряча усмешку. Он был опрятен и подтянут до тошноты. Ярко-алая сутана казалась новой и отглаженной, что попросту невозможно через месяц с лишним походной жизни, разве что если возить с собой запас из нескольких десятков новеньких сутан. Сапоги сверкали, как будто пыль и конский навоз не имели к ним совершенно никакого отношения. Ухоженные пальцы рук блестели золотыми перстнями, весьма вызывающе, если помнить о положенной всякому жрецу скромности; на запястьях красовались браслеты.

— Садись куда-нибудь, — сказал Кар. — Что император?

— Примерно в таком же виде, — ответил Атуан, опускаясь на предложенный Зарамиком складной табурет и небрежно закидывая ногу на ногу. — Что на вас вчера нашло?

— О… политику обсуждали, знаешь. Роль храма в жизни Империи, генеалогию, историю, матримониальные планы некоторых высокопоставленных особ…

— Жрецов ругали, другими словами, — улыбнулся жрец. — Тогда понимаю. Что ж, если вы, ваше высочество, не возражаете, император желает, чтобы вы отправились на разведку с тем, что установить, когда точно нам ждать наших… гостей. А поскольку в нынешнем состоянии вы рискуете свалиться с грифона, мне приказано лететь с вами. На всякий случай.

«Ветер! — позвал Кар. — Ты далеко? Нас ждет прогулка».

«Лечу».

— Грифон скоро будет, — сказал Кар вслух. — Зарамик, дай мне чего-нибудь поесть. И переодеться для полета. Кстати, почему ты не снял с меня сапоги?

— Я хотел. Но ваше высочество велели мне отправляться… туда же, куда и жрецам.

— Ясно, — буркнул Кар, а жрец Атуан широко ухмыльнулся.

Ветер ждал поодаль от палаток на южном склоне холма. Привязанные поблизости кони громким ржанием выражали свое недовольство. Грифон не обращал на них внимания. Он сидел, широко расставив передние лапы и склонившись к кому-то, уткнувшемуся головой ему в грудь. Лишь один человек на свете, кроме самого Кара, мог себе такое позволить. Атуан деликатно отстал. Кар подошел, остановился рядом.