Оксана Демченко - NZ

Теперь я знала: Хусс нечто отдал, но пока не заключил договор. Я так думаю, ведь послы еще здесь, но уже готовы отбыть.

Опять самое сладкое досталось империи. Я уверена: ведь Хусс не пустил нас именно в этот особняк. Гюль зря приняла его злость, как пренебрежение к прайду, к этой форме уклада жизни. Мой тэй Альг сразу просек, кто такая Гюль. Этот Хусс не глупее. Он заподозрил телепата и отсек от всех, владеющих информацией. А в себе Хусс уверен.

— Ты хорошо думаешь, — похвалила Гюль. — Я не нахожу пока ни одного слабого узла. Только вот чего не понимаю: дальше как быть?

— Искать цитрамон у местных жителей.

Гюль обалдело уставилась на меня. Мы с морфом её проигнорировали. Мы с ним — сила. Нас не телепает глубоко даже Гюль!

— Хватит, — обиделась она.

— Хусс посол, я так его мысленно назначила. Давай опрашивать других. Слабый узел, да? Их сто шестьдесят три — йорфов. Минус один посол. Среди прочих надо выявить самого несчастного и понять, что у них не так. Сама подумай: вот у тебя есть галактика. Хрен знает сколько циклов ты её не отдаешь, даже под музей. И вдруг впускаешь туда империю. Бред. Деньги тебе не нужны. Убить тебя нереально. Отнять у тебя силой — ну, тот же расклад. Зачем ты ведешься на договор?

— Бессмысленно.

— Кит о том же и говорит. У этих змей есть слабость. У каждого есть, пока он жив. Их поймали. Вот и все дела. Найдем слабость — найдем решение.

— Ты очень умная, — с придыханием сообщила Гюль.

И я подумала, что иногда лучше быть глупой. Она ж, зараза, того и гляди вторую пуговку расстегнет. Хотя ссориться нам никак нельзя. Скажем прямо: с моей живучестью и её самостоятельностью — пропадем, едва разделившись…

Кит уже приготовил ужин и молча подал на стол. Он, конечно, все знал. Судя по виду, пока одобрял мои шумные глупости. Отправил спать. А Гюль оттеснил к экрану и усадил за работу: сверять списки гостей за последние десять циклов, прибытия и убытия, обстоятельства и прочее разное, все, что есть, с подключением баз габ-системы. Это я подумала. Он догадался не брать на себя и занять Гюль. Спасибо ему.

Что сказать о тягомотине следующего дня? Хорошо, что у меня нет фотографической памяти. Что время хоть и медленно, но течет. Что день конечен. Утром я была полна оптимизма. На закате призрак оптимизма дохромал до стола с ужином. Почти сам, Гюль только немного меня волокла, бережно поддев плечом под руку.

— У тебя есть цитрамон? — спросила я её, утонув в диване.

Гюль с ужасом посмотрела на Кита. Тот повел бровями-невидимками над огромными умнющими глазами.

— Нет, не «заклинило», как это называется в её наречии. Просто голова теперь болит вопреки усилиям морфа, — пояснил наш мудрец. Подошел, положил прохладную длиннопалую ладонь мне на лоб. Помолчал и грустно добавил: — Ну вот, оказывается, у меня тоже может болеть голова. Даже интересно. Значит, все йорфы молчат солидарно. Я удивлен. Эта раса отличается невероятным индивидуализмом. Одно то, что они оказались на этой планете и пребывают здесь постоянно цикл за циклом, верный признак аномалии. В старые времена была поговорка: два йорфа не уживутся в галактике.

Не знаю, у кого там что заболело, а только у меня прошло. Я громко поблагодарила всех лечителей скопом. Уставилась в потолок и принялась звать Хусса. Если нельзя выведать, надо спросить в лоб. Это очень просто. Так просто, что обычно никто и не пробует. Кит, кажется, меня поддержал, поскольку несчастный посол коренного народа явился очень быстро. На мгновение раньше начала открытия двери сгинул Кит. Его ладонь только что лежала на лбу — и без малейшего изменения в окружающем пространстве пропала, оставив прохладу на коже и приятную легкость в голове…

— Слушаю, — вымученно проговорил йорф. — Вы ужасны. За всю жизнь ни один из нас не удосужился выучить всеобщий и избавиться от особенностей произношения. Один день вашего присутствия все изменил.

— Чем они шантажируют вас?

Сегодня он выглядел иначе. Змеи волос гладко убраны, каждая вцепилась зубами в хвост другой и вместе все образуют монолит прически, не выражающий ничего и, наверняка, намертво блокирующий любые попытки считать мысли. Точно: вон Гюль моргает — ей это неприятно. А я сижу и чуть не плачу. Я, правда, эмпат, поэтому чую, как же вечному змею больно. Вот прямо теперь, впервые, мне его жаль, и я смотрю на него, как на человека… как на достойного сочувствия и живого.

— Ответа не будет, — сухо сообщил Хусс. — Мы уже решили вопрос. Закрыли.

Он попробовал встать, я рванулась, вцепилась в холодное запястье и дернула гостя обратно в кресло. Виновато убрала руку. Не откушенную, не оторванную — уже спасибо…

— Простите. Нам надо договорить, пусть я ужасная и все такое… Но я не верю в мертвые ценности, им — имперцам — нечего дать вам. Не верю в секретные знания и тайны древних. Значит, вас держит что-то живое. Хусс, я из достаточно дикого мира. Я знаю правило моего мира: свидетелей не оставляют жить. На кону галактика. Это много.

— Вы в мире взрослых рас. Иной закон. Здесь нет самой возможности прямой агрессии, мы миновали такой этап. К тому же ваши домыслы о сути проблемы ложны… во многом.

— У меня на глазах имперский тэй привел в исполнение приговор. Это было сделано так же цинично и жестоко, как у меня дома. Тот же закон. Может, несколько реже применим и не так громко. Может, он стал частным случаем. Но моя правда сейчас важнее и, увы, она может быть честнее вашей надежды.

— Вы предвзято относитесь к империи, — поморщился Хусс.

— Хотите посмотреть ту казнь? Мне будет больно, но я покажу.

— Я знаком с обстоятельствами. Статус того человека давал основания назвать его действия предательством. Принятое решение для нас чудовищно, однако оно не нарушает законов. — Он поморщился. — Так бывает. Чудовищно — и не нарушает.

— Ага.

Он посмотрел на меня в упор, тусклыми, ужасающе усталыми глазами без малейшей надежды, пусть на самом донышке. Он знал, что я могу быть права. Просто выхода не осталось.

— Погодите, так не бывает, — уперлась я. — Почему нельзя обмануть, если вас шантажируют?

— Шесть послов в свидетелях договора. Мы уважаем закон.

— В договоре будет прописано то, что вы в действительности желаете получить или вернуть? Гарантии по вашему прямому интересу есть?

— Нет.

— Тогда к чертям собачьим эти сопли с честью. Ваша честь не может быть дороже того, ради чего вы уже вытерли ноги об гордость. Собственную.

Он помолчал и прикрыл глаза. Я отчетливо увидела, до чего же он — змея. Уже ночь, ему холодно. Он бы предпочел спать, свернувшись в углу. Или в норе… Он бы хотел зарыться в сердцевину старой планеты, лишь бы подальше от всего, что творится на поверхности и выше. Гюль поймала мои мысли, быстро поменяла режим в комнате, которая притворялась без Кита обычной и не делала важного сама. Стало жарче и светлее. Гость встрепенулся.