Наталья Резанова - Золотая голова

— Так почему же ты, черт побери, здесь, а не в Бодваре?

— Потому что… через два дня мы узнали, что прорываться некуда. И незачем.

Он, однако, не сказал «не к кому».

— Что это значит? У Бодварского замка такие стены, что его можно осаждать годами! И припасов в герцогской резиденции, думаю, было немало!

— У Бодварского замка стены прочные. Зато у Бодвара их нет. Никаких.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что Тальви повторил ошибку Рика и вывел свои силы в поле? Он опустил голову.

— Проклятые чистоплюи… — бессильно прошипела я. Ларком открыл рот, собрался было что-то сказать, но передумал и лишь развел руками.

— Что там случилось? У Тальви же не было городского ополчения, которое путалось под ногами!

— Я не знаю подробностей. Только то, что слышал от беженцев. Ополчения не было. А герцогская гвардия… — Он, видимо, искал подобающее выражение, но не нашел.

Однако я и так его понимала. Герцогская гвардия. Парадное украшение, блестящая игрушка. Сборище бесстрашных дуэлянтов, абсолютно бесполезных в подлинном сражении, когда ломит толпа, бьет картечь, а личные подвиги ничего не значат.

— Они доблестно дали себя перебить?

— Да… Я слышал, бой был очень долгий, не то что под Эрденоном, но Тальви, кажется, остался цел… и еще кто-то… они ушли на север. Вирс-Вердер послал к Дагнальду подкрепление.

— Подожди, а поддержка с моря? Что делали орденские твои братья?

— Они не пришли..

— Почему? Они же обещали!

— Ты ничего не понимаешь. Они обещали совсем в другой ситуации Помощь правящему герцогу Эрденона против мятежников — в этом нет ничего противозаконного. Но император поддержал Дагнальда, и теперь мятежником и самозванцем стал уже Тальви. Его поддержка означает открытое выступление против императора. А орден не может себе этого позволить. В конце концов, его капитанства расположены не только в Эрде…

Я почувствовала, как у меня заломило череп. Подступило бешенство, и я не знала, что в большей мере тому виной — этот трогательный сукин сын (простите меня, суки всех пород и без оных за несовершенство человеческого языка), который бросил на поле боя труп своего командира, предал Тальви, которому присягал, и, кажется, даже не понимает, как это называется; Тальви, который так глупо и позорно дал себя разгромить, или вся эта компания заговорщиков, из-за своего благородства заварившая в Эрде такую кашу, что ни одному кровавому тирану вовек не додуматься.

— Так что ж ты сюда явился? Тебе теперь прямая дорога в ближайшее капитанство ордена. Там тебе ничто не угрожает. Чистенькими вышли твои братья!

— Я так и собираюсь поступить… после. Но я должен был предупредить тебя… В дороге я услышал… Дагнальд, когда себя объявил герцогом, а Тальви — самозванцем, приказал конфисковать его имущество… в общем, кирасиры, которых передал ему император, направляются сюда.

Взмокшими разом ладонями я вцепилась в подлокотники кресла. Много чего я слышала об императорских кирасирах…

— Я опередил их, но у нас в запасе только сутки, от силы двое… — глухо доносился до меня голос Ларкома.

Я встряхнула головой, пытаясь привести мысли в порядок.

— Куда, ты говоришь, отступил Тальви?

— В сторону Катрейских болот… кажется. Ты что, собираешься его разыскивать? — Не дождавшись ответа, он, с грохотом смахнув посуду с подноса, схватил меня за руку. — С ума сошла! Ты должна поехать со мной! Это единственный выход! Тебя укроют на орденской территории. Да, конечно, женщин туда не допускают, но это ничего, бывают исключения, я сумею договориться, у меня влиятельная родня в Тримейне… А потом на орденском корабле переправимся туда, где не знают, кто ты такая, лучше всего на Юг, в столичных областях слишком опасно, хотя, может быть, стоит податься именно туда, там искать и не подумают. До закрытия навигации еще довольно времени, к зиме мы будем уже в полной безопасности…

Его трескотня не давала мне сосредоточиться и мешала расчетам. Настороженный моим молчанием, он наконец перестал живописать прекрасные перспективы.

— Ты действительно хочешь ехать к нему? Зачем? — Ларком встал, обошел стол и уставился на меня в упор. — Он сейчас, наверное, уже мертв. Или все равно что мертв. Да, я понимаю, он спас тебе жизнь, и все такое. Но платить за это до конца все той же жизни? Твоей жизни, потому что его жизнь уже кончена. Я бы ни слова не сказал, если бы ты решилась погубить себя из-за любви. Но ведь ты его не любишь. И никогда не любила. А он? Как он с тобой обошелся? Он же издевался над тобой! Ты нужна была ему лишь для того, чтобы похваляться перед приятелями. Будь он по-настоящему благородным человеком, он обязан был позаботиться о твоей безопасности, обеспечить твое будущее! Разве это любовь? Вот я…

— Тебе по морде дать или так уйдешь? — скучным голосом осведомилась я.

Ларком отшатнулся. По-моему, его поразил не сам отказ, а слова, в которых он был выражен. Он ведь, даже повествуя о страшном и безобразном, стремился придерживаться высокого стиля. И вероятно, ждал того же от дамы своего сердца. Ему надо было, чтобы все выглядело красиво… Рыцарь без страха и упрека. Ублюдок. Но на ругательства я так же не собиралась разоряться, как и на любезности.

— Возьми на конюшне свежую лошадь и проваливай. — Он подождал еще несколько мгновений — не знаю чего, может, что я передумаю, расцелую его на прощанье или, наоборот, ударю — так или иначе, придам нашему расставанию более драматический и достойный воспоминаний финал. И когда он наконец поплелся к двери, я вспомнила, что обязана сказать еще кое-что. — Впрочем, за то, что предупредил, — спасибо.

Все. С Антоном Ларкомом покончено.

Я не сразу встала. Ноги у меня дрожали, и я никак не могла собраться с мыслями. Ни разу в жизни я так не раскисала. Это была даже не паника, а какая-то полная пустота, будто из меня непостижимым образом вынули хребет, да и все остальные кости разом. Но так не могло продолжаться — уж эту мысль я была в состоянии удержать. Я выбралась из кресла, шаркая ногами, как столетняя старуха, вышла из кабинета и сразу за порогом столкнулась с Олибой. Едва не стукнулась с ним лбами. И поняла — мне только примерещилось, будто я долго сидела после ухода Ларкома, на самом деле времени прошло всего ничего, раз Олиба не успел удалиться. И еще я поняла — он подслушивал, ведь Берталь оставила дверь незапертой. И все знает.

Мы смотрели друг на друга молча. С управляющим мы всегда обходились без лишних слов, и сейчас они не были нужны. На лице Олибы все читалось как по писаному, даже печатному, и без всяких шифров в духе Арнарсона. Он знал — кирасиры так или иначе возьмут замок и судьба всех его обитателей будет крайне незавидна. Единственное, что он может сделать, — обеспечить себе более выгодное положение перед остальными, выдав посланцам Дагнальда любовницу самозванца. А то бы удрала, чего доброго. Олиба — человек практичный, такое простое и дешевое решение задачи не могло не прийти ему в голову. Но он боялся. Он мужчина, но я вряд ли слабее его, моложе, вооружена и, безусловно, лучше него умею с оружием обращаться. Другое дело — захватить меня, когда я буду спать. Или запереть меня.