Олег Верещагин - Последний воин

Конечно, сама комната мальчишки была небольшой, чуть ли не меньше той, в которой жил Пашка.Однако там-то он именно что делил её с двумя братьями… Низкая кровать — ногами к большому окну без стёкол, но с плотными ставнями — за окном были море и небо, а если подойти ближе — вниз уходили зелёные улицы и красные крыши. Стол, наглухо вделанный в угол комнаты, со стоящей на нём лампой (ещё одна — намного больше, с шестью изогнутыми носиками для фитилей — висела под потолком) и письменным прибором: чернильница, перья, палочки чернил, ножик, ёмкость с песком, листы бумаги — не пергамента… Стул — неудобный, с высокой резной спинкой. Странно знакомая, почти современная вешалка в полстены с крюками и распорками на разных уровнях. В другом углу, сбоку от двери, в овальную раковину бесшумно падала из выгнутого бронзового носика — достаточно выдернуть небольшую деревянную пробку на тонкой цепочке — струйка воды и стекала вниз. С другого бока — небольшой очаг-камин с кованой чугунной решёткой. Рядом с очагом стоял сундук — резное и полированное тёмно-коричневое дерево отливало глубоким алым блеском. Лёгкое тонкое одеяло, голубоватая простыня, небольшая подушка — всё пахло какой-то горькой травой, и от этого запаха — стоило прилечь — сразу тянуло в спокойный сон.

Комната Гараву нравилась. Он сразу решил, что, если уж доведётся тут, видимо, прожить ближайшие годы, то это не так уж плохо. И есть куда поставить книжный шкафчик. В обязательном порядке. Научится же он в конце концов читать и писать по-здешнему. Да и писать на русском ему никто не мешает. Он аккуратно разложил и развесил вещи, оружие и снаряжение. Садрон положил в изголовье кровати — там оказалась выемка, точно под меч. А над столом прикрепил рисунок — подарок эльфёнка из Имладриса. После чего присел на кровать и довольно огляделся. Ну, здравствуй, дом. Будем знакомы, давай дружить. Он так подумал в шутку и удивлённо моргнул: почудилось, что со всех сторон сразу пришёл ответ, добрый и ворчливый…

Внутрь заглянул Эйнор. Рыцарь всё ещё был бледен, но выглядел более или менее ожившим и расчёсывал костяным гребнем мокрые волосы.

— Устроился? Вот и хорошо… — рассеянно сказал он, явно думая о чём-то своём. — Иди мойся и ложись спать.

— Это приказ? — вздохнул Гарав.

Эйнор пожал плечами:

— Ну, можешь лечь спать немытый. Но знаешь, в Трёхбашенной живёт человек восемьсот. И чем меньше стирки прачкам — тем легче у них жизнь…

…Конечно, с эльфийскими бассейнами в Раздоле ванная не имела ничего общего. Просто каменная чаша в полу (не очень удобная, круглая, но большая, по крайней мере если брать рост Гарава, то можно лечь, и вверх наружу не будут торчать пятки), сбоку от которой торчали два железных рожка со всё теми же деревянными затычками на цепочках — ледяной и огненно-горячий. Ещё одна затычка оказалась в дне ванны. (Позже Гарав узнал, что горячую воду нигде специально не грели — в недрах Олло Нэлтиль били фонтаны кипятка, трубы подводились к ним). Но лучшего, в конце концов, не было и у Пашки(баня и туалет во дворе)… Правда, не имелось ничего, даже отдалённо похожего на душ, и голову мыть пришлось, сидя на корточках и черпая воду вокруг, а потом — заново наполнять ванну, мыться уже самому, опять спускать воду и снова споласкиваться. Так что Фередир, успевший уже помыться, громко осведомился, не стёр ли Гарав себя на нет мочалкой и не стёк ли в сливную трубу? Гарав гордо промолчал. А мочалка, кстати, оказалась настоящей губкой-люфой, их тут было несколько, и разноцветных вдобавок.

…Но в общем минут через двадцать Гарав, отчистившийся до скрипа и хруста, уже залезал под одеяло. В окно поддувал ветерок и слышался очень отдалённый шум города. Мальчишка вытянулся на постели, не сдержав глубокого довольного вздоха, и из соседней комнаты засмеялся Эйнор:

— Ну вот, теперь слышу, что доволен!

А ещё подальше сонно откликнулся Фередир:

— Эйнор, ты вечером нас разбуди…

— А что будет вечером? — улыбаясь (почему-то стало очень хорошо и спокойно), окликнул их Гарав.

— Бал, — ответил Эйнор.

Собственно, это было последнее, что слышал оруженосец.

«Гражданскую одежду» (так подумал про неё сам Гарав) он нашёл на сундуке, когда проснулся. Ошалело сел в постели (за окном смеркалось, в соседних комнатах было тихо, а вот где-то вдали играла музыка), помотал головой, улыбнулся, потянулся и увидел новые вещи.

— Ого! — Мальчишка откинул одеяло. Потянулся снова, подошёл к сундуку, какое-то время рассматривал вещи, потом зевнул, потянулся как следует, чтобы все суставы хрустнули, — и стал приводить себя в надлежащий вид. Подумал: это как же надо было спать, чтобы не услышать, как кто-то входил, клал барахло… В походе-то просыпался от самого тихого звука…

Едва он занялся туалетом, как занавесь откинулась, и внутрь вошёл во весь рот зевающий Фередир. Одной рукой он лохматил волосы, другой подтягивал короткие нижние штаны, надетые довольно криво.

— А Эйнор нас не разбудил, — пожаловался он, — убежал на совет к князю… О, тебе тоже новую принесли?

— Угу, — буркнул Гарав, осматривая себя.

Сказать по чести — он сам себе нравился. Нравилось, что одежда чистая. Кроме того, она была достаточно удобная. И красивая, хотя раньше Гарав никогда не думал о красоте одежды. Одежда — это было всего лишь то, чем прикрывают тело. Но сейчас принесённое пришлось ему по душе. Белая рубаха — с длинным, до колен, подолом, пышными рукавами и широким воротом, верхняя рубаха — короткая чёрная туника с алыми и серебряными мечами и золотой вышивкой по подолу, короткому — чуть ниже плеча — рукаву и квадратному широкому вороту без воротника. Красные узковатые штаны, чёрные сапоги из мягкой тонкой кожи — со шпорами…

Мальчишка напряжённо думал, будет ли удобно нацепить дарёные украшения. Не скажут ли: вот бестолочь неотёсанная, задарил его князь, найдёныша-деревенщину, и он сразу во всё влез, чтобы похвастаться! Но Фередир заверил, что это глупость, помог выпустить рукава рубахи из-под зарукавий и осведомился, не хочет ли Гарав проколоть ухо под серьгу?

— А ты что, носишь? — подозрительно оглядел друга Гарав.

Фередир расхохотался:

— Да нет, конечно! Это нуменорский обычай, почти ушедший. Даже князь не носит, ты же видел — разве что десяток самых твердокаменных стариков, чистокровных. Ты их ещё увидишь, честное слово — не люди, а монументы! — В голосе Фередира скорей было насмешливое уважение, чем просто насмешка. Но дарят серьги часто, тоже в память о старых временах.

Гарав облегчённо вздохнул. Прокалывать уши ему не хотелось — не из-за боли, а просто мужских серёг он не любил никогда, хотя Пашкаиз истории хорошо знал, что ничего такогов этих серьгах нет — их носили моряки, казаки, дворяне, гусары и ещё много народу, который трудно было заподозрить в немужественном поведении.