Юрий Туровников - Король и Шут

Хозяин убрал деньги в карман.

— Должны уже быть, сейчас узнаю, — и крикнул в никуда. — Мадлен, две кружки темного господину шуту и его другу!

Трактирщик поклонился и растворился в табачном дыму, а уже через мгновение пышногрудая дева поставила на стол заказ, за что получила от Прохора одобрительный шлепок по заду. Когда и эта посуда опустела, появились музыканты, и таверна пришла в движение. Посетители поприветствовали артистов топотом и улюлюканием.

— Наконец-то!

— О, сейчас начнется!

— Прощай разум!

Участники балагана помахали собравшимся. Михась жестом попросил тишины, а когда шум смолк, начал свою речь.

— Привет, други! Шапка на своем обычном месте, не жалеем, даем, кто сколько может. И так, мы начинаем представление! Вчерась мы гуляли на свадьбе в Больших плугах, где произошла весьма занятная история. Наш Дрон сложил про это стих и хотел его вам прочесть, но я решил, что песня из него получится куда лучше, — Он кивнул музыкантам и те, прокричав дружное «Хэй-хэй-хэй!», заиграли, а Михась и Дрон запели.

Едва песня закончилась, подвыпившие посетители захлопали в ладоши, а некоторые даже стали восхищаться проворным скоморохом, мол, молодец, парень, увел бабу. В шапку полетела звонкая монета, артисты промочили горло вином и заиграли свое самое популярное творение: про колдуна, подчинившего себе разум молодой девушки, которая стала куклой в его темной игре. Им хором стала подпевать вся таверна. Шут горланил до хрипоты, даже спокойный Даниэль несколько раз срывался в пого.

Покинули питейное заведение приятели только около полуночи.

Мастер не обманул и сдержал свое слово. Еще не успело солнце выползти на небосвод, а петухи не продрали глаза, как трубы в коморке шута загудели, затряслись и выплюнули струю воды. Поначалу та текла мутная, но потом мало помалу посветлела. Прохор, привыкший вставать ни свет, ни заря, умылся по пояс, наплескав на полу большую лужу, сменил ночные портки на привычный шутовской наряд и решил прогуляться по замку.

Он старался держать все под своим личным контролем, и привык быть в курсе всего, что происходило в этих стенах. Всем известно, что заговоры плетутся по ночам, именно тогда, когда сон всего крепче, и Прохор хотел бы знать, если таковой имеет место. Тем более что сам король попросил его об услуги. Тот, кто не спит в столь ранний час, явно не чист помыслами.

Тихо ступая, шут шел от одних покоев к другим, останавливался возле закрытых дверей, прислонялся ухом к холодным позолоченным створам и, затаив дыхание, вслушивался. Но кроме громкого храпа там, где дрыхли государственные мужи, и еле слышного сопения, где почивали фрейлины королевы, ничего подозрительного Прохор не услышал. Правда, Казначей сквозь сон требовал «Еще! Еще! Мне мало!». Прохор узрел его слюнявую физиономию в замочную скважину. У дверей королевы балагур постоял подольше. Ничего.

В замке все спали, ну, почти, если не считать самого шута, главного повара с двумя поварятами, что уже гремели на кухне посудой, и еще одного персонажа. Возле его двери шут задержался, еле сдерживая смех, готовый вырваться наружу.

Сначала Прохор решил, что ему показалось, но когда он приоткрыл дверь буквально на палец, то не смог просто взять и уйти. Посреди своих покоев в ночной рубахе стоял Главный Министр и размахивал руками. Его голову венчала корона, сделанная из бумаги. Схватив со стены саблю, генерал совсем погрузился в образ и, стараясь не кричать, принялся общаться со своими воображаемыми подданными.

— Мой народ! Любите ли вы меня так, как я вас? Я счастлив, что вы поверили мне и избрали своим правителем! Вы не пожалеете, клянусь своими усами! — министр убрал саблю на место и упер руки в бока и широко расставил ноги, — Я буду грозным, но справедливым. Хотя… Да, первое время надо быть именно таким, чтобы чернь стала доверять мне, а потом можно будет и налоги поднять. Представляю выражение лица Генриха!

Шут нахмурился и почесал подбородок.

«Ты чего, старый осел, удумал, уж не государственный ли переворот?».

Но опасения Прохора не оправдались, и он облегченно вздохнул. Генерал забрался на кровать, укрылся одеялом и продолжил размышлять, медленно погружаясь в сон.

— А потом, чего доброго, — офицер зевнул, — народ поднимется супротив меня, свергнет и повесит, аки супостата, на каком-нибудь дубе, буду там болтаться, пока веревка не перетрется. Или застрелит кто, пока буду в карете по улице ехать. Нет, пожалуй, ни к чему мне трон. Министром спокойнее: получил приказ — выполнил. Жалование большое, полный пансион и все такое. Хотя…

Через мгновение несостоявшийся правитель уже храпел.

— Представляет он… — и шут продолжил свой обход. — Фантазер!

Пройдя по длинному коридору, Прохор разбудил караульных, что задремали на посту у входа, и по бесконечным ступеням спустился обратно на кухню, чтобы проконтролировать процесс приготовления пищи, да и подкрепиться заодно. До завтрака еще долго, а живот уже урчит и настойчиво просит есть.

Кухня блестела, как доспехи гвардейцев на параде в честь празднования семидесятилетия государя. Свет десятков масляных ламп играл бликами на кухонной утвари. Развешенные на стенах различной длинны ножи, ложки, половники, сковородки и ковши мирно покоились на своих местах. Колонны кастрюль, тарелок и кубков уходили под самый потолок. В печах потрескивали поленья, а языки пламени вырывались наружу из-за приоткрытых заслонок. В больших котлах бурлила вода, которая пойдет на утренний туалет королевских особ, а в посудинах поменьше уже варилась ароматная похлебка. Рядом на живом огне поваренок вращал на вертеле тушку молочного поросенка. Сам хозяин кухни, полный мужичок, в белом фартуке и накрахмаленном колпаке, ловко нарезал овощи, напевая на все помещение свою любимую песню, что заучил, гуляя по вечерам в таверне и слушая артистов.