Карина Дёмина - Медведица, или Легенда о Черном Янгаре

Так сказала Ингеборген, и в словах ее была горькая правда.

Янгхаар слушает увлеченно.

Ребенок еще, пусть и зим разменял прилично. Недожил, недоиграл и теперь душа, очнувшись, желает получить то, что было утеряно.

— Я попросил у нее год. Не хотел терять надежды. И сказал, что если не сумею одолеть болезнь, то отпущу ее. Но я сумел заставить руки слушаться. На ноги встал… все сказали, что это чудо, за которое я должен богов благодарить. Вот только мало его оказалась. Моя невеста вышла замуж за моего брата. Сказала, что любит его… что всегда любила. А он принял ее любовь. И все вокруг тоже.

Янгхаар тряхнул головой.

— Неправильно так.

— Я тоже так решил, — Кейсо вспомнил, как тяжело ему дался тот первый шаг, когда пришлось оторвать руки от печи. Одеревеневшие ноги. Спину слабую, которая, казалось, вот-вот переломится под его весом. И руки дрожащие.

Шаг и безумная хмельная радость: вышло.

Только мало этого оказалось…

…все равно калека…

…и к чему девку неволить? Сердцу ведь не прикажешь, как сказал отец, взгляд отводя.

Кейсо пытался приказать, честно, давил зависть и злость, улыбался, желал счастья молодым, но внутри зрело дурное. Ярость, не слепая, как у мальчишки, но вполне себе зрячая, копилась день ото дня, подстегивая. И шептала она: вот брат, который предал. И невеста продажная.

И все вокруг от тебя отвернулись, сочувствуя, но не делая ничего, чтобы остановить.

Да и… не верили они, что жив будет Кейсо.

Похоронили.

— Я убил своего брата, малыш. Выждал время. Окреп. И окрепнув, вызвал его на поединок. Убил, хотя мог бы оставить живым… он проиграл, потому как до последнего не верил, что я хочу его смерти.

Треск костей. И скрип лезвия, что пробивает кожу, входит в плоть.

— Я забрал его жену. Думал, она поймет, как сильно я люблю ее. А она меня прокляла. И проклинала каждый день… и ночь тоже… ее красота ушла, как вода в песок.

Янгар хмурится.

И раздирает предплечья, очищая кожу от чужой крови.

— Моя семья от меня отвернулась. И вышло, что не стало у меня дома. Не стало семьи. Невеста же… лучше бы никогда ее не было. Или меня? Однажды я проснулся и понял, что вот-вот задохнусь, не от ее ненависти, но от своей ярости, которая меня не оставила.

— И ты пошел в храм?

— Сначала просто ушел. Бродил среди людей, искал… сам не знаю, чего. И однажды услышал о храме в горах. Ненависть сжигает, малыш.

Он кивнул и, протянув измаранные кровью ладони, попросил:

— Научи перестать ненавидеть.

Этого Кейсо не мог.

Зима-пряха растеряла белоснежную шерсть небесных овец. И рассыпавшись по горам и весям, та была легкой, невесомой.

Снежинки кружились в воздухе, и я, радуясь, что могу ощущать холод, ловила их на ладони.

Пальцы посинели.

И губы тоже.

Но мне было хорошо: отступили кошмары, а на душе воцарился несказанный покой. Год жизни? Половина срока уже вышла. И вторая тает день за днем.

Однажды вновь наступит лето, я скину рыжую медвежью шкуру, и тогда…

Не знаю, что будет, но непременно что-то хорошее. И я смеялась, а ветер играл на обледенелых струнах ветвей.

Ты жива, Аану! Снова жива!

Всадника я увидела издали и с трудом удержалась, чтобы не броситься навстречу. Янгар?

Янгар.

На вороном огромном жеребце, который нервно косил лиловым глазом, видимо, чуял близость волков. И гривой потрясывал. Звенели удила, и дорогая, бирюзой украшенная сбруя ловила липкие снежинки. За жеребцом трусила крепкая лошадка игреневой масти, груженая узлами.

— Медведица! — Янгар спешился и, взвалив на плечо тяжелые седельные сумки, крикнул: — Ау!

Голос его, такой громкий и радостный, спугнул синиц. И птахи загалдели, закружились в воздухе. Я же выступила из тени.

— Я тебе подарки привез, — сказал он, глядя на меня. И медвежья шкура показалась слабой защитой от этого взгляда. Янгар же протянул руку. — Пойдем смотреть?

Он поднес мою ладонь к губам, опалил дыханием.

— Холодная совсем…

А потом подхватил на руки, закружил, смеясь.

И небо кувыркнулось, сыпануло серебром.

Было так… радостно.

Только сердце его стучало слишком громко. И я, прильнув к груди, слышала его голос, вспоминала тревожные свои сны.

Горелая башня встретила хозяина скрежетом половиц, словно жаловалась на холод, ветер и мое к ней невнимание. Янгар усадил меня на кровать и бросил:

— Жди.

Он вышел, чтобы вернуться с узлами и свертками. И уходил несколько раз. А когда сбросил на пол последние, то, присев у ног, спросил:

— Может, ты все-таки уедешь со мной? Я купил дом в Оленьем городе. Он, конечно, не чета тому, который был, но… там тепло, маленькая медведица, — моя стопа оказалась в руках Янгара. Он держал ее бережно, поглаживая большим пальцем загрубевшую кожу. — Лед не будет ранить твои ножки. И земля. И…

— Нет.

Я ответила тихо.

Уехать? Искушение велико.

— Я покажу тебе Олений город. Там есть на что посмотреть. На Западном холме стоит храм Ламиике, отделанный солнечным камнем. Издали он сияет, словно… словно и сам из солнца сотворен. А напротив него, отражением, обсидиановый дом Меркку, но туда мы не пойдем, слишком мрачно.

— Нет.

Янгар не слышал меня. Он смотрел снизу вверх, и в глазах его я видела отражение искалеченной души, которая вновь кровила.

— Дворец кёнига… или дом Пехто, куда заглядывают, чтобы попросить для родных лучшей участи… мне, наверное, уже поздно просить…

— Нет, — в третий раз ответила я и, дотянувшись, погладила Янгара по щеке.

Теплая какая…

…и голос сердца отзывается на мое прикосновение.

— Я… не могу, — моя рука попадает в плен его ладоней.

— Почему, маленькая медведица? Если боишься людей, я спрячу тебя от них.

— Не людей.

Он целует пальцы, а я… я отогреваюсь в его дыхании.

— Себя. Я… не хочу никому зла причинить.

И я рассказала ему о гостье, об условии и собственных снах, в которых его убиваю. Янгар слушал, не пытаясь перебить, лишь гладил мою руку.

— Год… — он прижал ладонь к губам. — Год — это не так и много… Налле.

Я вздрогнула.

Янгар знает?

И как давно?

— С первого твоего прикосновения, — ответил он и руку отпустил. — Я не перепутаю тебя с другой женщиной, моя Налле.

Он поднялся и протянул руку к капюшону.

— Позволь?

Нет.

— Не бойся, пожалуйста, — Янгхаар Каапо гладил рыжий медвежий мех. — Я должен увидеть, что я с тобой сделал. Ты… мое зеркало.

И шкура-предательница отозвалась на ласку, съехала на плечи.

— Не отворачивайся, Налле, — пальцы Янгара коснулись подбородка, приподняли, повернули к свету, как назло яркому, жестокому. — Не отворачивайся.

Он отбросил отросшие пряди, которые давно некому было расчесывать и украшать ивовыми листьями. Он наклонился к моему лицу и долго-долго всматривался в него. И я закрыла глаза.