Татьяна Мудрая - Мириад островов

— Ты госпожа земли, — сказала Орихалхо. — Тебе не обязательно спешиваться, но всё равно первая поклонишься погибшему и уложишь краеугольный камень надгробия ты. И напоследок рассыплешь поверх пирамиды землю, чтобы та заросла травой.

Галина, разумеется, покинула седло. Не годится швырять камни, как в прелюбодея, бережно сложить надо свою ношу и ещё слегка покачать из стороны в сторону, будто младенца. И напоследок обвести вокруг остриём гибкого нефритового кинжала.

«Кто диктует мне ритуал? Какие здешние боги?»

Потом ей протянули горсть хвойных иголок и мха, которые девушка рассыпала по горке. Напоследок обложили края могилы ранее вырезанным дёрном и плеснули в деревянную чашу кумыса из фляги покойного. Рядом с чашей накрошили своей запасной еды, сушёной рыбы и сала.

— Это ей будет угодно, — сказала Орри. — Рысомахи любят пахучее и слегка протухшее. А если выложить наверх свежее мясо, то подроется под камни снизу. Обдерёт когти. И, кстати, не подумает, что дар. Отступное, не больше того.

— Тонкости, — проворчала Галина.

— Учись этим тонкостям. На одном верхнем чутье всю жизнь не проживёшь, каким бы отменным оно у тебя ни было.

«А она у меня есть — вся жизнь?»

— Орри, другие животные не осквернят могилу?

— Ни один зверь не осквернит, потому что лесное и так принадлежит лесу. А, ты имеешь в виду — не докопаются и не сожрут? Нет, пожалуй. В мягкой земле прятать не так надёжно. Хотя черви и жуки так и так попользуются, цветы и мхи получат от праха особенную силу, и даже обнажённая кость со временем подарит себя камню.

Отряд тем временем поднимался в сёдла. Коня погибшего, напротив, расседлали, приспособили под вьюки и нагрузили чужим добром в придачу к нехитрому имуществу покойника, и Тхеадатхи привязал повод к своей собственной передней луке. Всё это проделывалось с такой сноровкой и быстротой, будто их всех старательно обучали этому.

«А отчего же нет? И обучали. Смерть — неминуемая часть бытия», — подумала рутенка.

Далее отряд двигался на восток чуть быстрее и много тише, но особой скорби в голосах и на лицах Галина не увидела. Вернее, не увидела бы, если бы Орихалхо не подтолкнула подругу локтем в бок и не произнесла одними губами:

— Я нарочно брала с собой тех, для кого нет плакальщиков. И всё-таки плачут. Любовь часто беременна виной.

Галина проследила направление взгляда.

В глазах Армени хрустальными озёрами стояли непролитые слёзы.

Далее отряд обходился без происшествий — будто откупились от Дикого Леса за то, что согласился пропустить сквозь себя. Будто нарочно плутали, дожидаясь, пока он возьмёт пошлину. Дорога пораздвинулась, вышла из деревьев и текла ныне посреди влажных степей, испещрённых коралловыми и янтарными островами осенних деревьев. Куманика распласталась по земле широкими подушками, её костянки глянцевели в тусклой зелени, будто слипшиеся крошечные грозди. Поседевшая трава никла к земле бурыми прядями, а к усталой земле никло белесовато-голубое, совсем осеннее небо.

Только рука Галины всё оглаживала нефритовую рукоять — в тот раз, когда от неё понадобилось действовать, собственно — сделать знак действия, девушка схватилась за менее значимый предмет.

— А если бы мы не ели ничего, что бы лес не отдавал нам по своей воле, или вообще кормились одним своим? — спрашивала она подругу. — Мы бы прошли через него невредимо?

— Не наверняка. Конечно, парни шли на риск, однако дело не в одном невмешательстве. Лес вовсе не жаждет безразличия. Он любит действия и зрелища тоже. И убийства, и состязания в ловкости, и песни. И то действо, что даёт пашне плодородие, а зверю мощь.

Она выразительно указала Галине взглядом на Армени. Тот, хотя более или менее успокоился, всё никак не мог обрести душевное равновесие. Теперь Галина понимала, что те плотские вольности, которые допускали её мальчишки, были попыткой заклясть неизбежное. Принести вот такую дикарскую жертву лесу. В равной мере как и то, что, к общей и тайной радости, происходило у них с Орихалхо. Что должно было спасти от грядущей опасности.

Не спасло. Но, может быть, в разы её уменьшило. Нет, так звучит неграмотно. В Вертдоме говорят — во много или в несколько раз.

— Вот если бы мы убили саму убийцу, — продолжала Орихалхо, — тот же Арми убил, — то раскачали бы маховик куда сильнее. Спасибо, ты помешала. Чутьё у тебя звериное.

— В самом деле?

Галина выразила сомнение, однако всё больше верила тому, что ей говорят.

«Не то плохо, что я обтёсываюсь снаружи и делаюсь способна отвечать на вызов извне. Истинная беда — в том, что я начинаю думать, как дикарка. Как представительница первобытной общины. Язычница родом из Средневековья».

Однако штампы здесь не помогали. Этот мирок не желал вписываться ни в какие рутенские рамки.

Со стороны запада границу никто не охранял. Собственно, она началась гораздо раньше и двигалась взад-вперёд вместе с патрулями, а тут словно рыжую полосу в траве отчертили гигантским глиняным карандашом, поставили на неё крошечные глинобитные кубики с чуть пологой крышей — и всё. Поэтому для Галины оказалось слегка неожиданным появление оттуда стражей в высоких шлемах с шишаком и перекрестьем поперёк лица, в кольчугах изящного плетения, поверх которых были надеты короткорукавные панцири из бычьей кожи с рельефным рисунком, напоминающим грудную и брюшную мускулатуру, без юбок самурайско-римского образца, но с тонкими мечами-скимитарами за парчовым кушаком, намотанным в несколько слоёв. Если «лесники» при всей дельности своего доспеха были как бы ремесленниками стычек и сражений, то эти выглядели аристократами, сыновьями лучших семейств.

— Не Хранители. Искусники, — проговорила Орихалхо, объясняя.

— Я думала, все с оружием…

— Те, кто работает на войну и закон, для кого это занятие передаётся с кровью и семенем, — те хранят. А эти просто служат и развлекаются до времени своим служением. Ради того, чтобы отточить искусство владения оружием

— Вырастут — в здешний парламент подадутся? — неловко пошутила Галина.

Орри коротко ответила «Да» и, не дожидаясь требований, полезла доставать визы из и поясного кармана. Протянула со словами: «Улитка поднимается в гору». Тот из представителей золотой скондской молодёжи, который выступал за старшего, принял плоский свёрток, развернул, положил на ловко подставленное колено и начал листать, подсовывая уже прочитанное под стопку и мельком оглядывая лица. Наверное, сопоставляя приметы. Впрочем, отчего же не быть при королевском дворе и живописцу или граверу? Раз уж её саму, Галину. провинциальный двор снабдил чем-то типа японской укиё-э… По зрелом размышлении, немногим менее откровенной, чем они, если смотреть глазами здешних целомудренных иллами.