Татьяна Мудрая - Мириад островов

— Как говорят в Сконде, нам вручают шмат мягкой глины, дабы мы поместили её на гончарный круг и поставили в печь для обжига, — произнёс Шахин. — Чьи именно будут руки и какой огонь — нас обыкновенно не спрашивают. Может статься, наши, может — иные. Всегда — руки и персты судьбы. Мы в наших крепостях говорим ещё и так: путь каждого ученика устлан розами, однако у роз всегда бывают шипы и не так часто — сладкий аромат. Придя к нам, вы согласились на тернии и пламя.

Мягкий согласный ропот наполнил всё пространство впереди, позади и по бокам рутенки.

— Это ещё не всё. Видел я, как взирали все вы на стены крепости. Со страхом и благоговением. И думали: отчего бы этим камням не обрушиться однажды нам на головы, этой раковине — сжать наши кости подобно точилу виноградному?

— Думали, но успокоили себя, — подал реплику Рауди.

— Верно. Успокоили — по знанию или незнанию?

Голоса замолкли, почуяв будущую науку.

— Я хочу, чтобы один из вас худо-бедно ответил. Мы тут не смеёмся над глупостями — все вы пока глупы одинаково.

— Я отвечу, — внезапно для себя Галина привстала с пола и тотчас шлёпнулась назад. Ничего: здесь вроде как не принято вставать во фрунт.

— Говори.

— Время… Время губит вещи и жизни. Человек существует во времени линейно: он родится, живёт и как следствие этого умирает. Природа и мир, как считали наши древние, существуют циклично, по кругу. Родятся, умирают и снова возвращаются к началу. Это как дороги…

Галина помедлила — ей вспомнилась та давно рассказанная притча о путях, что сами себя держат и создаются как бы самой землёй, которая подсказывает твёрдые и безопасные места. Но не упоминать же слова Орихалхо сейчас!

— Крепости сотворены человеком, — продолжила она, — но также и природны, потому что сложены из натурального, природного материала.

— Ты думаешь верно, Ал-Алексийа, только двигаешься медленно и ощупью. Что держит эту материю? Напомнить тебе ваши старинные поверья? — спросил Шахин.

— Чтобы стены стояли, в изножье замуровывают человека. Живого, — с трудом произнесла Галина, изумившись, до чего ровно тёк её голос. — Можно и зверя. Но всё равно — это варварство.

— Верно. И какой прок камню, если в него влить нашу бренность и краткосрочность? — подхватил младший из братьев.

— Нужно… приобщение к вечному в живущем? — сказала Галина. — Не в звере тогда — в человеке. У животных нет души.

— Как то есть нет? Отдельной и бессмертной — нет, возможно, — возразил Армени. — Простите, старшие братья, я помню наши обсуждения.

— Кажется, они и в самом деле не годятся. Нельзя отдавать на заклание друзей, — почти перебила его девушка. — Так? Нельзя распоряжаться теми, кто тебе не принадлежит.

— Ну? Что ты замолкла? — мягко поощрил девушку Хайсам. — Слово — не дело. Или пока — не дело.

— Нужно решить за себя самому. Самой. Добровольно, — вырвалось у рутенки.

— Так. Ты умна, но более того бесстрашна, — с похвалой кивнул Шахин. — Разумеется, никто не собирается возводить на ваших костях и крови новую сторожевую башню. Можете счесть то, что ныне сказано, простой фигурой речи. Только на таких вот «фигурах» стоит малый Верт и держит собой великий Рутен. А наш Ас-Сентегир показывает своим обитателям, где гора готова расступиться и как бы сама создать для них очередной коридор или зал.

— Земля живая, она меняется, — пробормотал Тхеадатхи. — Безопасное вмиг становится опасным. Выщербленные кирпичи не поднимаются, чтобы лечь на прежнее место. Не думаю, что эти стены и коридоры будут держать себя вечно.

— Мы и сами не вечны, — ответили ему. — Приходится довольствоваться тем, что есть.

После вводной лекции шефы и Рауди Рыжеволк удалились, народ был поделен на тройки и разведен по инструкторам.

Что было дальше, и так продолжалось день ото дня, отчего-то помнилось Галине смутно: вроде бы примерно такое, чему обучал Арми, но в паре либо с учителем, либо с товарищем по несчастью. Лица менялись так же легко, как и оружие, кони и верблюды мешались в одну груду с людьми: никак не привыкнешь к мельтешению. Реальностью казался лишь изобильный пот, с которым из Галины выходили все дурные соки, — оттого менять сорочку и даже верхнее приходилось раз семь на дню. И на ложе своё она опрокидывалась без малейшей мысли о том, что оно слишком широко для единственной в Ас-Сентегире дамы. Даже без мысли о том, что такая идея отчего-то вообще не посещает её голову.

Наверное, оттого и не удивилась, недели через три обнаружив на нём сладко спящего Рауди.

— Ох, извини, — пробормотал он, открывая глаза на шорох, — такая оказия. С братцами не поладил, а больше не к кому. Так-то я в семье отдыхаю. Ты не волнуйся за сохранность.

— Ничего, — она подоткнула на нём верхнее одеяло, улеглась рядом, не раздеваясь до конца и даже не умывшись, — утром успеется. Только бы исхитриться встать до побудки.

Получилось. Выползла из-под покрышек на волю, по частям — верх, низ — обтёрлась влажной тряпкой, смоченной из кувшина. Обулась: вечером ума хватило хотя бы из сапожек вылезти. Выбила кресалом огонь и запалила камин: здешнего скудного тепла ей самой хватало, объяснили — нутро горы им на людей дышит, но негостеприимно заставлять мужчину мёрзнуть. Согреть надо если не так, то хоть этак.

До того, как от звяканья, чирканья и плеска Рауди открыл глаза и потянулся, девушка была уже готова и собрана.

— А-а. Спасибо, что не выдворила нахала в моём лице.

— Силы берегу, уж очень ты мощный телом. Неохота тратить зря. Послушай, не поняла насчёт братьев.

— Ну, они привыкли, что кроме них двоих, им ничего не надо. Погодки, почти что близнецы. А тут почти незнакомец рядом. Вот и вспыхивают то и дело.

— Погоди, я не о том. Яхья — имя редкостное. Когда Аллах дал его будущему пророку Иоанну, то оговорил это. У вас с Шахином и Хайсамом один родитель. Так почему же первое твоё слово было — побратимы?

Он сел. Спал без рубахи, только что одёжки сгрёб себе под бок, словно женщину. Торс как у античной статуи. Изваянной из этого — эбена, что ли? Или эфеба, нет, эфеб — не материал. Тьфу как пошло.

— Побратимы? А. В здешних краях родство считается по матери, вообще близкой женщине. А у моих родичей мать была другая, именем Затт Аль-Химми. Отважная, дочь Беспощадного, — произнёс он со вкусом. — Зацени имена: Хайсам — ястреб, Шахин — сокол. Я-то всего-навсего ворон, да и то на чужом языке. — Да и то не ты, а твой верблюд. — Хочешь сказать, что я не верблюд? Спасибо. так на чём я остановился? Нас с нынешним королём и его сводным братцем соединяет дама Эстрелья: принцу Моргэйну, нашему общему отцу, мать, вторая жена отцу третьего братца. Треугольник вроде такой слагается. А с теми, кто в замке, нет такой крепкой связки: просто мой Яхья на обе стороны обернулся.