Татьяна Мудрая - Мириад островов

Без конца, почти четыре месяца и сотни лет, тянулась зима. Наука перемежалась с кормёжкой и одиноким бдением. Первая усложнилась до неимоверности — Галина и помыслить не могла о тех чудесах, которые можно сотворить с человеческим телом, в котором размягчены все хрящи. Также существовали сотни способов, которыми можно было использовать в деле инструменты, куда более безобидные, чем тупой столовый нож или достопамятная ковырялка для пробок. Та, с которой всё началось.

Второе и третье обстоятельства жизни оставались без видимых перемен. Варева можно было класть в миску побольше и подгребать ко рту ложкой, но мясом от него по-прежнему не пахло. Разве что бобами. Перестановок в спальных комнатах также не наблюдалось. Мальчишки и Орихалхо не жаловались на судьбу. У первых явно случались развлечения помимо секса: кто-то заключал дружеский союз, чтобы одолеть более сильного, потом союз распадался, происходили постоянные рокировки, человеческие зёрна слипались, разлипались, соединялись по-новому. Это напоминало вращение калейдоскопа.

Но вот с Рауди едва не получилась очередная стычка. Как-то Галина спросила между делом:

— Мой клинок — Вороница. Твой скакун — Ворон. А имя твоего скимитара?

— Оно тайное, — ответил нехотя. — Мой меч можно позвать, лишь желая обнажить в разгаре боя. Негромко. И уж, во всяком случае, не тебе.

— Боишься, что я выманю твою саблю и потом вызову тебя на поединок?

Рауди только зыркнул угрюмо.

Лишь много позже до неё дошло, как этот разговор можно было понять в свете местных этнических реалий: меч — мужское начало, поединок — знак любовного соития, прибавьте к тому же общее воздержание в качестве фона. Называется — неумная провокация.

«Кажется, по заслугам я тогда «дуру» от него заработала», — покаянно подумала девушка.

Врач — не мужчина. Учитель — не живой человек. На этом все мы спотыкаемся.

Впрочем, блуд оставался лишь на кончике языка, места в теле ему не находилось.

Так длилось до тех пор, пока вдруг с верхнего карниза не обрушился пласт жёсткого снега вперемешку со льдом, засыпав сразу несколько смотровых площадок. Разгребая его, Галина вдруг поняла: хорошо подтаял снизу, основательно. Съехал как на салазках. Поняла: уже началась весна, самое рисковое время в горах. Когда сходят лавины, по сухим от мороза руслам рвутся вниз бурные потоки — там, наверху, солнце играет прямо по-летнему, — и прямо на снегу зацветает лиловый шафран, каждая еловая ветка выбрасывает из себя ежовую лапку, целого нежно-салатного ёжика, даже пахнущего как-то по-особому вкусно.

Букетики крокусов многие таскали воткнутыми в особую прорезную петлю на куртке: обменивались с приговором. Рауди таскал свой трофей за ухом. Хайсам с Шахином наряжались, как цветы, в одинаковое, лазурно-голубое, присыпали щёки и надбровья рыже-золотой пыльцой: шафран — пряный дух печали. А вот Орри принесла в столовую целую пригоршню свежих лапок: лекарство от цинги. Даром что никто не болел, всё равно, что, в отличие от цветка, этими побегами большое дерево прирастает. Выложила в чистую чашку, уместила посуду на коленях подруги:

— Давно не виделись, ещё давнее беседы не затевали. Здоровья тебе!

— Спасибо, — Галина взяла новорождённую веточку, разжевала. В самом деле, все холода просидели словно в капсуле, пора оттуда на волю выбираться.

А на воле весна рифмуется с «война».

И вместо того, чтобы обучать каждого бойца по отдельности, инструкторы начали ходить с учениками строем. Пешим и конным.

Почему только сейчас?

Рауди пояснял вечерами:

— Мы тут рутенскую военную историю неплохо изучили. Ваши самураи против армии Хубилая бы не выстояли, кабы не ветер-камикадзе. По отдельности бойцы непревзойдённые, но толпе и строю обучены плохо. А вот гладиаторы Спартака римских легионеров за так лупили. Пока не выучили стоять намертво — на свою же голову. А причина? Всё та же. Мастера одиночного боя. Где правда?

— И там, и там. Строй несокрушим и стирает в пыль, когда нет оврагов. На равнине, на воде, в воздухе. Но не в горах. В горах приходится воевать один на один, и снова ценно умение одиночек. Пожалуй, и не в воздухе: слышала я намёки на то, что воздух закрыт для вторжений. И вода — флот доберётся до границы, а дальше пойдут завихрения. Насколько я знаю — а я знаю лишь то, чему меня выучили подобные тебе.

— Тогда для вторжения остаётся только земля.

— Только земля? Пожалуй. Устрашающие с виду бронированные чудища. Я мало ими интересовалась, к сожалению. Высокотехнологичная армия рутенцев — мягкие слизняки в непробиваемых мёртвых скорлупах, но кто у нас такой щелкунчик? На нас нашлют десантников. Тяжёлых панцирных десантников в бронежилетах и со штурмовым оружием. Вроде полиции, только ещё круче.

— Я тебя понимаю через пятого на десятое.

— И вдобавок нужно ли тебе понимать дилетанта? Неуча.

— У которого верное чутьё — а чутьё работает вернее разума. О чём ты помышляла, когда сказала о мёртвых?

— Не помню. Разве сказала?

— О танках или вообще броне. Они неживые, как любой неприрученный металл. Или не приручены, как любая мёртвая текника в Рутене. Возможно, это будет нам спасением.

— Тоже мне военный совет. Держу пари, вы там в верхах имеете более обоснованные мнения.

— Да. Но обоснований не хватает для того, чтобы угадать верно.

«Тогда мы все погибнем. И земля Вертдома тоже. Но Верт — ключ к Рутену. Камень-ключ в арке свода. Который полагалось раньше окроплять кровью. А сейчас только красят алым цементный раствор, говорил мой любимый герой. Из «Левой руки тьмы». Да, а как они пройдут в Верт всей толпой? С помощью хорового чтения?»

Галина не знала всего. Ей показывали истинно скондскую механику: скорострельные баллисты и катапульты, могущие опрокинуть на головы противника небольшую скалу, требушет по имени «Аль-Арус», «Невеста», в считанные секунды покрывающий небольшими камнями пространство в половину квадратного фарсаха, дальнобойные — впору винтовке четырнадцатого года! — луки и самострелы, клинки, заточенные так, что ими можно было перерубить волос вдоль — не то что поперёк. «Тщета по сравнению с автоматами, гранатомётами, ручными пулемётами и штурмовыми винтовками. И это даже если наши горы вынудят их к пешему бою. Как мы здесь осмеливаемся воевать?»

— Понимаешь, сэниа Гали, — отвечали старшие на её наполовину высказанный вопрос, — вот это как раз очень просто. Нам не нужна победа. Нам не требуется отстоять родную землю — её и без наших усилий не так просто погубить. Мы добиваемся лишь чести. Большего нам не приобрести, меньшего не потерять. А для того, кто не имеет ничего, любая мелочь — награда.

А ещё Галина видела воочию, что почтари летают через весь Сконд не покладая крыльев. Что некий важный народ — о нём ей сказали обиняком — собирается на внутренних подступах к замкам и что преодолеть землю полых холмов для него сущий пустяк, ибо угрызения совести и осознание собственного греха ему не свойственны.