Татьяна Мудрая - Карнавальная месса

— Пишите и меня заодно: Кабанов Реомир Алексеевич из села Берлоги, старший сержант из Пятой саперной эскадрильи.

— Причина гиб-бели? — спросил тот, с бараньим голосом.

— Так что подорвался на собственной мине!

— Карт не было, что ли?

— Были, только не минных полей, а звездного неба.

— Какой системы — Птолемея или Коперника?

— Чего? А. Той, когда ты сидишь, а весь твой интерес вокруг твоего пупа вращается.

— Идет б-буква Ка! Подтянись, кто на Ка! Кокунько Гертруд Иванович из деревни Гологузово… Стой, ты мужик или баба? Женщины пока в сторону, в сторону, дамский староста вспомогательного подразделения еще не утвержден…

— Штурмбаннфюрер Канцер Отто из деревни Вениктребен!

— Гони его отсюда, немчуру проклятого! — вмешались новобранцы. У них там очередь в три раза нашей длиньше, даром что страна с ноготок, вот он и выдает себя за русского еврея. И вообще, он хоть за фюрера умер, а свой фатерлянд не предавал, как мы, у него заслуг поменее.

— Канцер, идите в хвост очереди, может быть, и примем, если успеем. Далее Крот Феодор Трофимович, друзья и созахоронщики Дохликов, Гробов, Замогильный… Тьфу, куда претесь, щас все на букву Ха полетите, в конец алфавита. Кумовство сплошное, а нам, секретарям, распутывай, что вербовщики налопатили…

— …Буква Эль пошла! Лихобаб Никифор Михайлович… в личной жизни был холост, ну ясно же… Опять дружки не по порядку списка, ну что такое! Венерцов Иван Мосеевич, расстрелян за злоупотребление семейным положением… какое, интересно… Голомудько Алексей, деревня Лысые Мухи Тверской губернии… Ничего-ничего, не смущайтесь, как раз сгодитесь на сало или дамским подразделением командовать, когда навербуем. Вон в тот уголок, прошу, знакомьтесь со своим будущим ограниченным контингентом. Ша! Кто следующий?

— Неминущих Иван Федорович, слесарь Пятой авиаразделочной базы!

— Стой, повторника пустите: Виноградник Илья Теодорович, из села Червона Дубина.

— А, это тот, кто младший полутруп?

— Да политрук я, а не полутруп, и вообще беспартийный, потому что билет свой сжег. Писарь богов опять ваньку свалял…

— Все одно гони документы, что умер! Достал? Ага… ага… Смотрим: «Дана имярек, что он умер от б-брюшного тифа в госпитале номер пятьсот сорок семь литер Эн, похоронен в селе Подколодновка». Ладно, гуляй пока, рассмотрим твою кандидатуру, — дребезжал один голос.

— Сы! Кто на Сы? Страхолес Федор Иваныч, деревня Толстый Колодец… Гм… Вот, учитесь, Виноградник: два раза похоронился, да еще в разных местах. Деревня Нелеповка Костромской и Коточиховка, Пьяно-Перевозского района Липецкой области. М-молодца, без конкурса пойдет, — вторил ему другой.

— Б-бурлака! Где Бурлака, — надрывался ем временем «барашек». — Стратон Гордеевич из села Гадинковцы! Который раз ищем! У тебя по медальону близкие родственники в селе Комсомольское проживают, это что? Ах, одно и то же? Слава нечистому, наконец разродился. Извиняйте в таком разе за наше беспокойство, катись покуда цел. Обмундирование направо, серные бани налево, и смотри обкурись получше, только земных паразитов и дармоедов нам тут не хватало.

— Чертовских Алексей Федотович из Красноярского Дома Ребенка, приписано, что идет вне конкурса и аттестации: фамилия больно соответственная.

— Рад стараться!

— Шляпинтох Иван Иванович из деревни Скотоватая!

— Есть!

— Ты ж мирянин, чего тебя в военгоспиталь сдыхать понесло?

— Не мирянин, а штатский, и не просто штатский, а вольнонаемник, ваше препаскудие, смерть шпионам!

— Извините, извините… подвиньтесь, — бормотал я, протискиваясь между мослов и окороков. Вылез из дверцы и придавил ее как мог покрепче.

Снаружи было так же дрянно и давило на мозги, но хоть одной только адской жарой, без прочих флюидов. Я снова брел неведомо куда, мимо белых вспышек и выбросов синеватого пламени, сторонясь тухлых провалов в почве, где колом стояла жижа, нимало не похожая на воду, с чувством, что заблуждаюсь безнадежно и бесповоротно. И время то ли тянулось, как жвачная резина, то ли вилось по кругу, как шакал за своим хвостом, а бледные огни хитро перемигивались за моей спиною.

Но тут я увидел иной огонь, рыжий, стойкий и ясный, и понял, что иду прямо на него.

Это был костерчик из сухих веток, который шипел и стрелялся искрами и угольками, и около него мне почему-то стало на редкость славно. Я стоял и глядел на угольки, как они шипят и рассыпаются, как вокруг них змеятся веселые, переливчатые ленты и струйки, как копится над ними седая шапка пепла, чтобы укрыть и сохранить. Дряхлая цыганка в черном отрепье сидела напротив меня, согнувшись в три погибели, темный платок неряшливо сидел на ведьмовских космах, курчавых и почти белых; в ушах болтались золотые серьги в виде подков, во рту сипела трубка — топорик с прямым черенком.

— Что, малый, на меня любуешься, — смеялась она всеми своими морщинами, играла шельмовскими своими, переливчатыми глазами, и крепкие зубы ее были с прожелтью, как дорогая слоновая кость. — Или знакомую узнал в чужом месте? Да как не чужое это место, и забрел ты в нем не туда. Эх, вот что скажу: бывает и так, что чавалэ не в тот сон заснет, морок найдет на него. Одно спасение — моего табачку курнуть. На вот, возьми, попробуй с него еще разок заснуть и проснуться куда надо.

Она вынула изо рта свою трубку и протянула мне. Головка была резная, ее узоры вились как живые. Я принял ее, сунул мундштук в рот и неумело затянулся.

Почти тотчас голова моя снова закружилась, трубка выпала куда-то в моховую черноту, пролились струи холодного ветра…

Снова я был рядом с моим мальчиком, хотя толпа уж начала отбивать нас друг от друга. Слышался ропот:

— Что же ты, Вар-Равван, молчишь? Мы подняли тебя на клинках…

— Возьми свою судьбу — ты герой, ты властен и неустрашим…

— Он уходит и приходит назад, как юный бог… — тянул голос, на слух женский.

— Нет! — крикнул я. — Я не царь, не бог, не герой — я никто для вашей потребы. Думаете, нашли себе короля — регента, кантора, вашего подпевалу? Да я десяток раз бы поставил свою подпись под тем, что бросил вам в лицо мой брат! Напомнить или так обойдетесь?

Получилось не больно-то связно, однако тем пуще их проняло. Из брюха горы донесся лязг и маслянистое урчание разогреваемых моторов. Близлежащая публика, нагибаясь, хватала что под руку попало: осколки кремня, допотопные раковины с иззубренным краем, кирпичи и палки, которыми укрепляли облицовку фундамента. Почему это при таких казусах всегда экономят личное оружие, торопливо подумал я. Чтобы не знать, кто именно прикончил?

— Ну валяйте, валяйте, длинноухие и необрезанные, — говорил мой голос тем временем — очень громко, размеренно и очень спокойно. — Если у вас духу хватит закидать нам двоих своим поганым стройматериалом. Мальчишка и юнец одни против разъяренной толпы. Какой замечательный снимок для предвыборного плаката, а господин Марцион, или вы не собираетесь баллотироваться в президенты? Ваша правда, валяйте сразу в короли, мы уж вам уступим пурпур и багряницу!