Татьяна Мудрая - Карнавальная месса

Старался я не совсем зря. Еще у меня возник соблазн повертеть перед их общим носом моей батистовой занавесочкой, все равно от нее почти ничего не осталось, но тореадорить не пришло пока время. Я еще только пододвинулся к Сали так, что загородил его спиной, а надо было под общий шумок оттеснить его за изгиб скалы. Глядишь, и от камнепада уберегу.

Но в этот самый момент некто появился на пустующей кафедре, возвысившись над толпой от силы на половину человеческого роста.

Если бы он выпрямился и стал в позу, никто на него в раже и внимания не обратил. Но он сначала, полусогнувшись, копался в механизме, а потом сел на бортик по-дамски, свесив наружу ноги в тяжелых ботинках, и уж тогда позволил разглядеть себя в подробностях.

Чернь постепенно замолкала, словно от него исходили концентрические круги тишины. И ведь ничего в нем не было потрясающего — ровным счетом ничего! Добротный, несколько старомодный костюм стального цвета с искрой, широкий муаровый галстух с узором «павлиний глаз», бронзовые подковки в булавке рубашечного воротничка и на рифленых подошвах. Европеоид, несмотря на темную кожу: белокур и светлоглаз.

Стой. Как это я… как все они, ручаюсь… как мы видим цвет его глаз? Почему они оказались так близко от моих, от любых широко отверстых зрачков?

— Ну, пошумели-успокоились, вот и ладно, вот и хорошо, — заговорил этот денди. — А теперь рассредоточились, уважаемые. Вот так. Что вы, спрашивается, на этих двоих насели? Ради чего с ножом к горлу пристаете? Я вон тоже родня их матери по отчимовой линии, однако же меня никто на королевское сиденье не тащит и затащить не сумеет. Хотя насчет императорского, пожалуй, не поручусь.

— Якуб! — тихо восторгнулся Сали, уцепив меня за руку.

— А, оба тезки снова рядышком. Забирайтесь-ка в колесницу: я тут в полу рычаг обнаружил, и мы сами-трое мигом окажемся над битвой. Если она вообще состоится: я думаю, охлосу будет любопытно узнать, что мы пробились через экранирование, созвали всех пси- и кси-операторов, какие были не на приколе, а они в свою очередь соединились с теми, кто оставался в стенах их родных монастырей, лечебниц и прочая. Под стенами Донжона ни в одну дальнобойку снаряд не вобьешь, а все орудия самосуда, будучи пущены, завернутся по кривой назад, бумерангом.

— Так вы сумели! — Сали запрыгал на месте.

— Сумели, Еши-королек, сумели, братишка. Это потому, что кое-кто не весьма понимающий знак трансферта с головы все же не сронил и цепи, считай, не прервал.

— А что рвет цепь, Якуб?

— Предательство, из добрых побуждений или иных каких. Да, Джошуа, вы идете с нами?

Я подсадил мальчика к нему в гнездо и помахал обоим.

— Нет пока. Еще один свой сон не досмотрел, а то и несколько. Вы как-нибудь без меня шуруйте.

Второпях я, как был полуголый, влез в Дюранду с пассажирского места, тесня Агнию к рулю. Она радостно и беспокойно потявкивала, целуя меня в нос мокрым языком и не догадываясь перелезть через мои колени. Потом положила передние лапы на баранку и приподнялась на задних, глянула вперед и напряглась. И Дюрра тронулась на первой скорости! Щебень и песок брызнули из-под ее копыт, дорога плавно повернула машину — мы разогнались и теперь мчались в белый свет как в копеечку, а меня душил нервный смех, такая залихватская вышла картина.

Что получилось дальше — мнения свидетелей расходятся. Многие считают, что марционовцы заминировали Дюранду небольшим направленным зарядом, который подействовал бы на одного шофера, а пассажир только вылетел бы из салона, как из катапульты, и приземлился в песок. Кое-кто сомневается: а как же колдовство Якуба, оно ведь действовало на все оружие неизбирательно? Или та гадостная бомба была из гексогена пополам с сахаром и из-за того не так прочиталась? Мои бессловесные девочки изрядно переволновались: они были свидетелями теракта и позже приложили все старания, чтобы меня на опасное место не допустить. Но почему же все-таки… В общем, посреди каких-то незнакомых барханов машину подбросило, и я закувыркался в воздухе, краем глаза наблюдая, как рядом парит моя собака. Дюранда осталась далеко под нами, постепенно заволакиваясь туманной дымкой.

Потом мы с Агнешкой оказались на твердой земле. Я взял ее, слегка перепуганную, но чем-то довольную, на руки, как в старину, и понес. Земля была сухая и гудела, как чугун, но зловещих огоньков не было и в помине.

И тот бублик оказался, конечно, на месте, правда, пооблупился с тех пор, как мы не виделись, и вроде бы одомашнился. Дверь осталась только одна. Вместо другой, ближайшей, был рельеф: змея, широко распялив свой ротик, заглатывала свой собственный толстый хвост, усеянный чешуйчатыми ромбами. Мы проникли внутрь с некоторой робостью, но вояки уже рассосались, и из полусвета вычленились жесткие фанерные стулья. Я присел. В противоположной стене обнаружились окошки, как в кассе, но меня оттуда не окликали, вот я и не напрашивался. Агния грела мне колени, стул, сохранивший чье-то тепло, — спину и мягкие места, и от волнений сегодняшнего дня меня разморило.

Как раз тут я был деликатно взят за плечо:

— Молодой человек, вы не меня, часом, ожидаете?

То был седой, курчавый, загорелый и чуток сутуловатый, но довольно бодрый человечек в мешковатом и долгополом пиджаке типа «клифт», сером в крупную черную клетку, надетом на черные колготки и обтяжную майку с глубоким вырезом. Весь он был, пожалуй, так себе красавец, но черные брови над искрометными карими глазами — моей жене бы такие, да где она, моя женушка!

Я встал и поднял с колен Агнию.

— Простите, вы, судя по всему, лицо известное, но я не…

— Разумеется-разумеется. Представлюсь: Самаэль Френзель. Именно через два «а»: терпеть не могу, когда меня окликают Самуилом, Сэмюэлом или дядей Сэмом. Еврей я, что ли, или буржуазный элемент?

Я тоже назвался.

— Гм. Интересное у вас имя, господин Джошуа, отлично нам всем знакомое. Вы за что сюда? Да не стесняйтесь!

— Я так понимаю, за предательство.

— И, ручаюсь, непреднамеренное или со смягчающими обстоятельствами. Чепуха! Плюньте, разотрите и забудьте. Тут у вас начнутся иные проблемы. Вначале мы вас приоденем…

— В униформу? — вспомнил я.

— Зачем же. Во что угодно, хоть грандом, хоть металлистом. Ах, вы, наверно, думаете, что я сюда ради солдатни повадился: вовсе нет! Да пойдемте, пойдемте отсюда, казенная атмосфера и на меня действует пагубно.

Мы вывалились из тороида уже под ручку; на другой моей руке висла Агния. Реагировала она на господина Френзеля благодушно: верный признак, что человек (человек?) он порядочный.

— Мне эти кровопийцы даром не нужны, — развивал он свою мысль, — ассортимент уж больно вульгарный. — Вот если какая-нибудь экзотика: воин Эрнандо Кортеса, что потонул в Ночи Печали с золотыми цепями наперекрест, как пулеметный припас на широкой матросской груди. Или крестоносец первого выпуска, особо знатный, а еще лучше — из тех, что Константинополь по идейным соображениям загадили. Благородный ярл с боевым топором на плече и рогами на медном черепе: мозгов ни капли — к чему они христианину — зато великолепно смотрится где-нибудь на фасаде или у подножья! Фалангисты, то есть воины Македонца, и другие представители примитивных цивилизаций, — маори, этруски там, анты — в общем, выглядят не хуже в смысле колорита, но сменяемость уж очень частая. Легче проскакивают через барьер: и совесть не угрызает, и большую ответственность за содеянное на них не взвалишь.