Джеймс Роллинс - Невинные

Рун сопротивлялся — пока холодная, шелковистая кровь не вспыхнула пламенем у него на языке.

Блаженство наполнило его, а вместе с ним — голод.

Теперь он пил запоем из этого багряного родника, понимая, что это грех, понимая, что удовольствие, пульсирующее в каждой фибре его тела, навлечет на него проклятие во веки вечные. И все равно не мог остановиться. Ему хотелось никогда не разнимать объятья, захлебываясь экстазом от каждого огненного глотка.

А затем его голова болезненно треснулась о могильную плиту сестры. Зверя рывком сдернули с него. Рун застонал, протягивая к нему руки, еще жаждая его крови.

Четверо священников оттащили монстра от алчущего тела Руна. Их серебряные наперсные кресты сверкали в холодном свете луны.

— Беги! — крикнул упырь, пытаясь предупредить его.

Но как же мог Рун покинуть такой источник блаженства и крови?

Он не опускал рук, протягивая их к чудищу.

Серебряный клинок сверкнул поперек горла монстра. Из раны хлынула темная кровь, запятнавшая его тонкую белую рубашку, замаравшая кожаный кафтан.

— Нет! — Рун пытался встать.

Четверо священников бросили труп на землю. Корца услышал, как тот рухнул на опавшую листву, и неведомо каким образом понял, что монстр ушел навсегда. Слезы навернулись ему на глаза от утраты такого блаженства.

Священники усадили Руна, вывернув руки ему за спину. Тот яростно отбивался, как загнанная в угол рысь, но они удерживали его с силой, одолеть которую он не мог.

Он изворачивался, пытаясь дотянуться острыми зубами до их шей. Его тело вожделело крови — какой бы то ни было.

Они же, не говоря ни слова, понесли его сквозь ночь. Но, несмотря на их молчание, Рун слышал много, как еще никогда в жизни. Он прислушивался к шороху каждого листка у них под ногами, к тихому шелесту совиных крыльев в вышине, к копошению мыши в своей норе. Рассудок Руна тужился постичь все это. Он стал способен различить даже биение сердец крохотных тварей: стремительное и напуганное — у мыши, более медленное и уверенное — у совы.

Однако же, обратив слух к окружающим его святым отцам, не услышал ничего.

Только ужасающее безмолвие.

Неужто Бог настолько лишил его своей благодати, что он не в состоянии расслышать биение святых сердец, различая лишь пульс бездушных тварей полевых?

Сетуя на свою участь, Рун обмяк в руках святых отцов. Губы его произносили отчаянные молитвы. И тем не менее все это время он алкал впиться этим священникам в глотки и омыть лицо их кровью. Утолить эту жажду крови молитвы не могли. Его зубы продолжали клацать от вожделения.

Желание пылало жарче, чем любое чувство, когда-либо им испытанное, неистовей, чем любовь к близким, даже чем любовь к Богу.

Святые отцы отнесли его обратно в монастырь, который он считаные минуты назад покинул невинным послушником, собиравшимся вот-вот принести присягу Богу. Они остановились перед гладкой голой стеной, преобразившейся в дверь. За годы пребывания здесь Рун даже не ведал о ее существовании.

Он ведал так мало обо всем.

Святые отцы понесли его вниз, туда, где он узрел за столом знакомую фигуру отца Бернарда с гусиным пером — своего наставника, своего советника во всех делах. Казалось, учеба Руна еще не окончена.

— Мы принесли его к тебе, отче, — сказал священник, державший десницу Руна. — Он был повержен на погосте, но еще не вкусил иной крови.

— Оставьте его мне.

— Он пребывает в опасном состоянии, — возразил тот же священник.

— Ведаю ничуть не хуже вашего, — Бернард поднялся из-за стола. — Покиньте нас.

— Как пожелаете.

Святой отец отпустил руку Руна, уронив его на каменный пол, и направился прочь, увлекая собратьев за собой. Долгое время Корца просто лежал, вдыхая запахи камня, плесени и старого тростника.

Бернард хранил молчание.

Рун прятал лицо от наставника. Он любил Бернарда крепче, чем собственного отца. Клирик учил его мудрости, доброте и вере. Бернард был для него образцом, человеком, каким Рун всегда уповал стать.

Но прямо сейчас Корца знал лишь одно: он должен утолить свою жажду или погибнуть при попытке. Одним прыжком одолев разделяющее расстояние, он вместе с Бернардом рухнул на пол.

Тело упавшего под ним священника оказалось диковинно холодным.

Рун рванулся к его шее, но жертва увернулась с невероятной скоростью, откатившись в сторону и встав на ноги рядом. Как он может быть настолько проворным?

— Будь осторожен, сын мой, — звучный голос Бернарда остался спокойным и ровным. — Вера — твое ценнейшее достояние.

В глубине горла Руна зародилось шипение. Теперь вера значения не имеет. Значение имеет только кровь.

Он прыгнул снова.

Бернард перехватил его, повергнув на пол. Рун боролся, но старик пригвоздил его к плитам, оказавшись намного сильнее, сильнее чудища, преобразившего Руна, сильнее даже святых отцов, принесших его сюда.

Отец Бернард оказался твердым, как кремень.

Не есть ли эта сила доказательство могущества Божия против зла, угнездившегося в Руне?

Но тело его бунтовало против подобных мыслей. На протяжении всей долгой ночи Рун продолжал сражение с клириком, отказываясь внимать ему, неизменно пытаясь добыть глоток его драгоценной крови.

Но старик не позволял взять над собой верх.

Мало-помалу тело Руна начало изнемогать, но не от усталости.

— Ты чувствуешь приближение рассвета, — растолковывал Бернард, удерживая его железной хваткой. — Ежели ты не примешь любовь Христову, то всегда будешь слабеть к утру, равно как погибнешь, коли чистый свет солнца осияет тебя.

В груди Руна нарастало безмерное изнурение, наливавшее члены свинцовой тяжестью.

— Ты должен выслушать, сын мой. Ты можешь взирать на свое новое состояние, как на проклятье, но сие есть благословение для тебя. Для всего света.

— Я обратился в богомерзкую тварь, — презрительно фыркнул Рун. — Я вожделею зла. Сие не есть благословение.

— Ты можешь возвыситься над оным.

В голосе Бернарда звучала уверенность без подвохов.

— Я не хочу ничего иного, как выпить твою кровь, убить тебя, — предостерег Рун, чувствуя, как силы все убывают. Теперь он едва мог поднять голову.

— Я ведаю, что ты чувствуешь, сын мой.

Бернард наконец ослабил хватку, и Рун сполз на пол. На четвереньках, как пес, он пробормотал в пол:

— Тебе не дано знать снедающую меня страсть. Ты священник. Сие зло превыше твоего понимания.

Бернард покачал головой, чем привлек взор Руна. Его белоснежные волосы сияли в свете догорающей свечи.