Клайв Льюис - Хроники Нарнии

Некий древний король великанов повелел начертать эту гордую надпись на своем надгробье, но со временем плита раскололась, часть камней растащили, письмена завалило щебнем, и осталось всего два слова. Вы же решили, что они предназначены вам, — как же тут не смеяться?

Джил и Юстейса будто холодной водой окатили: неужто надпись и вправду не имеет к ним отношения, и все это простая случайность?

Но Зудень сказал:

— Ничего страшного и никаких случайностей. Наш покровитель — Эслан, а уж он-то своими глазами видел, как истиралась надпись на могиле. Он все знал наперед. Даже это.

— Ваш покровитель, дружище, должно быть, очень стар, — Рыцарь опять рассмеялся. И этот смех совсем уже не понравился Джил.

— Боюсь, сударь, — отвечал мокроступ, — ваша мадам тоже немолода, коль скоро помнит слова, давным-давно истершиеся.

— А ты догадлив, Лягушачья Голова, — Рыцарь хлопнул лягву по плечу и опять расхохотался. — Истинная правда. Она божественного рода, ей неведомы ни время, ни смерть. И я, ничтожный смертный, тем более должен быть благодарен ей за ее беспредельную щедрость. Ибо, должен сказать, я необычайно несчастен, и только она, добрая королева, имеет ко мне снисхождение. Снисхождение, сказал я? Нет, гораздо больше. Она обещает возвести меня на престол великого королевства, там, наверху, и когда я стану королем, она отдаст мне руку и сердце. Однако это слишком долгий рассказ, чтобы слушать его стоя да еще на голодный желудок. Эй, кто-нибудь! Подать вина и наземской снеди для моих гостей. Прошу вас, присаживайтесь. Юная дама, вот ваше кресло. Я расскажу вам все.

Подали угощение — пироги с голубятиной, холодную ветчину, салат и пышки. Гости приступили к трапезе, а Рыцарь продолжил рассказ:

— Надо вам сказать, дорогие мои гости, что я совершенно не помню, кто я и откуда пришел в этот темный мир. У меня такое впечатление, будто я всегда был с моей божественной королевой. И все же мне думается, что когда-то я был спасен ею от злого заклятья, и по великому своему милосердию она приблизила меня к себе. (Дружище Лягушачья Лапа, ваш кубок пуст. Давайте-ка я наполню его.) По сей день у меня бывают припадки, и только моя госпожа способна помочь мне. Каждую ночь наступает час, когда разум изменяет мне, а вслед за разумом — и тело. Сначала я впадаю в такое неистовство, в такую ярость, что меня необходимо связать, ибо я набрасываюсь на всех и готов убить даже лучшего друга. А затем я превращаюсь в огромного змея, голодного, безжалостного, смертоносного. (Сударь, отведайте еще пирога, прошу вас.) Все это мне известно с чужих слов, но все это истинная правда, ибо моя госпожа ее подтверждает. Сам же я ничего не знаю, ибо всякий раз, очнувшись от ужасного припадка, вернувшись в свое тело и обретя здравый ум, я ничего не помню и чувствую только некоторую усталость. (Попробуйте, барышня, этот медовик, он доставлен сюда из южных пределов Наземья.) Так вот, ее величество королева предрекла мне, что злые чары рассеются, как только она возведет меня на престол в Верхнем Мире-. Земля уже избрана, скоро мы овладеем ею. Подданные ее величества день и ночь работают, пробивая ход к поверхности, и настолько преуспели, что уже докопались до дерна, по которому ходят наземцы. Скоро, скоро решится их судьба. Сегодня королева сама присматривает за работами, и я жду вестей, чтобы явиться туда же. Тонкий пласт, отделяющий меня от моего королевства, будет прорван, и тогда мы — я и моя госпожа — во главе многотысячного войска подземцев внезапно нападем на наших врагов, перебьем их вождей, разрушим их крепости, и в течение двадцати четырех часов, несомненно, я стану их законным королем.

— Наверное, им это не очень понравится, — протянул Юстейс.

— Вы на редкость сообразительны! — воскликнул Рыцарь. — Сказать по чести, никогда об этом не задумывался. Но я вас понимаю. — На мгновение лицо его омрачилось легкой, совсем легкой тенью, но тут же просветлело, и он вновь расхохотался. — Эка важность! Зато как смешно — они там живут, делают свои делишки и даже не подозревают, что под их лугами и полями стоит армия, готовая вырваться из-под земли подобно фонтану! Подумать только, ничего не подозревают! Зато когда все кончится, и у них не останется выбора, они же первые над собой посмеются!

— Ничего смешного не вижу, — сказала Джил, — Наверное, вы станете жестоким тираном.

— Вот как? — Рыцарь, посмеиваясь, самым издевательским образом погладил ее по голове. — Оказывается, наша юная дама разбирается в политике. Не бойтесь, милая моя. Я буду править моим королевством, во всем полагаясь на мнение моей дамы, ибо она будет моей королевой. Ее слово всегда было для меня законом, а мое слово будет законом для тех, кого мы победим.

— В моем мире таких, как вы, не очень-то уважают, — неприязнь Джил возрастала с каждой минутой. — Знаете, как их называют? Подкаблучниками.

— Уверяю вас, сударыня, когда вы сами выйдете замуж, ваше мнение по этому вопросу изменится, — и эта шутка показалась Рыцарю отменной. — Однако когда речь идет о моей госпоже, это совсем другое дело. Я рад исполнить любое слово той, которая спасла меня от тысячи напастей. Ни одна мать не заботится о своем ребенке так, как моя милостивая королева обо мне. Сами посудите, сколько должно быть у королевы дел, а все же она находит время и выводит меня в мир под солнцем, чтобы глаза мои привыкали к его свету. А почему я всегда выезжаю в полном вооружении и с опущенным забралом? Потому что никто не должен видеть моего лица. И я сам не должен ни с кем заговаривать. Ибо это — как выяснила моя госпожа посредством магического искусства — может помешать мне избавиться от злого заклятья. Разве поклоняться такой даме — не честь для любого смертного?

— Боюсь, ваша мадам действительно весьма достойная дама, — произнес Зудень тоном, в котором звучало нечто совершенно противоположное смыслу фразы.

Ужин еще не закончился, а они уже по горло были сыты беседой с Рыцарем. Лягва думал: «Интересно, какую игру ведет ведьма с этим молодым олухом». Юстейс думал: «Большой, а как младенец, держится за юбку, дурак». А Джил думала: «Такой глупой, самодовольной, самовлюбленной скотины я еще никогда не встречала».

Однако к концу трапезы настроение Рыцаря переменилось. И он уже больше не смеялся.

— Друзья мои, — сказал он. — Близится час. Мне стыдно показаться вам в столь непристойном виде, и все же я не хотел бы оставаться в одиночестве. Сейчас придут и привяжут меня вон к тому креслу. Увы, это необходимо, иначе в припадке бешенства я уничтожу все, что попадется под руку.