Юлия Горишняя - Слепой боец

Настоятель тоже не решился подойти к Ней ближе двух шагов. Словно невидимый круг был очерчен близ Нее на земле, в воздухе, на кирпичной галерее и в небесах.

Он заговорил не сразу.

Южный ветер свистел вдоль стены, и его холодные сильные порывы закручивались в проломе. И холодно поблескивали ее светлые кудри, едва-едва различимо в темноте. Ближайший свет здесь был от факелов на помосте с внутренней стороны стены.

— Что Ты здесь делаешь?

— Я просто… — проговорила Она не оборачиваясь, — постою здесь и уйду. Я смотрю. Мне нужно видеть.

Помолчав немного, Она сказала еще:

— Я должна знать. Я поспорила.

— Твой спор — кощунство, демон, — сказал настоятель, негромко — и с суровостью, придавливающей к земле.

Но Она ответила сразу, и в словах Ее зазвучала надменность — чуть заметная, оттого что глубока.

— Я не знаю, что такое кощунство. Я, Знающая. В Письменах Мира, которые я читаю, это слово не означает ничего. — Говоря это, Она обернулась. И снова блеснула Ее коса. — Хотя я встречала его в них. — Теперь в Ее словах зазвучала и усмешка, тоже — едва заметно. — Там, где пересказываются речи людей.

— Что Ты здесь делаешь?

— Я смотрю. И отвечаю. Я должна отвечать. Это — условие. — Она помолчала. — Ты спрашиваешь (вот теперь это действительно была усмешка!), а я говорю в ответ… А смотрю я уже для себя, — сказала она еще. — Я должна знать. Я поспорила. Я поспорила, приносят ли людям знания пользу по-настоящему. Наверное, ты слышал, старик. Это спор начался семь тысяч лет назад.

— По-настоящему, — сказал Преемник Баори, — людям приносит пользу Чистота. И это единственная польза, какая нужна. Ты смешна, — добавил он, — если надеешься понять это, демон.

— Я демон, — согласилась она.

— Ты всего лишь демон.

— Я демон.

— Всего лишь демон облаков, позабывшей место свое.

Молчание.

— Что Ты здесь делаешь?

— Я скоро уйду… — сказала она.

— Почему Ты не с ними?! — кивнув вперед на расплывчатые алые пятна в Долине Длинных Источников, как будто бы она могла увидеть его жест глазами на затылке, — сказал настоятель. — Они Т в о й народ. Это Ты привела их к границам Вирунгата. Это Ты говорила с ними в Атльине. Это Ты их руками погубила самую прекрасную страну, какая бывала на земле. Почему Ты здесь?!

— В Вирунгате, — с неожиданно тихой, одинокой печалью откликнулась Она, — меня тоже всегда выгоняли в конце концов.

И казалось, что Она шагнула шаг вперед; и камни не заколыхались у Нее под ногами.

— Мне не нужно то, что Ты можешь мне сказать, демон. Даже если Ты что-то можешь сказать.

— Я могу. И тебе ведь очень хочется, чтобы я сказала.

А потом Она проговорила твердеющим голосом:

— Как странно устроен мир! Вот ведь — ты стоишь рядом; два шага разделяют нас; и тебе хочется узнать, что будет здесь завтра — чем окончится этот завтрашний день! Но тебе не суждено спросить, а мне не суждено ответить. Ты слишком горд, старик; а я… я всего лишь демон.

Помолчав, Она добавила еще:

— Они — не больше мой народ, чем любой из народов этого мира. Но они никогда не останавливаются, когда могут что-то узнать у меня.

И еще последние слова перед тем, как расплыться, закутанной в облаке, и умчать в небосвод:

— Я сейчас уйду. Прости, старик. Но ты ведь знаешь, с кем я поспорила. Прости, что я обременяла собою крепь ваших стен.

— Что Ты запишешь? — спросил настоятель.

— В этот же день, незадолго до ночной службы, в монастыре появлялась Дева-из-Облаков, но не произнесла предсказаний. Она стояла на стене у пролома, и настоятель поднялся туда и разговаривал с ней.

Это было произнесено очень четко, словами, и затем уже добавлена обычная фраза: «Пожалуй, где-то вот так».

Потом настоятель еще разглядывал то, что сейчас делают на стене, и итдаланг Лура, тот, кто позвал его недавно, разъяснял насчет некоторых появившихся у него замыслов, что он собирался здесь осуществить, — разъяснял мысленно, поскольку сам был в другом месте сейчас.

— Ну что ж, — отвечал настоятель. — Возможно, тогда у нас будут не только последние средства, но и предпоследние. По крайней мере, в этом нет кощунства, — добавил он.

— Нет. Но и масла у нас почти нет.

— Но ведь Ты говоришь, что на один раз хватит. Да и мне так кажется.

— На один раз хватит.

— Хорошо, — сказал настоятель.

Он не смел надеяться, что где-то вблизи его головы завтра будет виться ласточка.

Город был переполнен. Рият сказали об этом в воротах, там же, где о давешних чернопарусных кораблях. Еще подъезжая к Тель-Претве, она видела под стенами вереницы людей, что ходили по кругу, приседая и раскачиваясь влево-вправо; они могли бы показаться танцорами на деревенском празднике в какой-нибудь дикарской стране, если бы Рият не знала, что это просто рабов вывели поразмяться.

Шесть или семь верениц она видела все время, пока ехала, — одни, кончив танцевать, вереницей втягивались в ворота, других выводили наружу. В каждой партии — голов по тридцать. Да, город переполнен.

Рият обратилась к усталому тяжеловесному копьеносцу, начальствующему над стражей у ворот.

Он оживился, отвечая ей; в голосе через почтительность к Прибрежной Колдунье прослушивалось явное любопытство. Вести о ее приезде опередили ее саму; так и должно было случиться; но стать в этом городе центром скопищ, и толпищ, и толков она не должна была и не хотела.

Хорошо было бы въехать незаметно, но раз уж все равно не удастся — все эти люди, отправляясь в плавание по морю, купили себе наверняка лучшую защиту от колдовства, какую смогли достать, и пронять их Заклинанием Иллюзии было бы непросто, — она приказала ехать так быстро, как только возможно. Слуги расчищали дорогу, не жалея плетей. Рият надеялась, что никто из почтенных и состоятельных купцов или путников не попытается, случайно иль по недомыслию, оказаться у нее на дороге, ибо она не приказывала слугам делать различий между сбродом и людьми в богатых халатах, дорожных накидках «сухари гэ» — охотничьего костюма и юфтяных сапогах; усталых коней не хватало более чем на рысь; плетей у слуг Рият тоже. По грязи улиц на желтом склоне она прокатилась под разболтанный стук колес ее повозки. Грязь была сухая — очистки, соскребы из котлов, все обычное городское дерьмо, а не лужи. Больше всего ее было у стен бешиканов — вот оттого-то почтенные люди и предпочитали держаться середины улицы.

В обыденной жизни Рият была не против оказаться в центре внимания. Но сейчас — даже этим, выглядывающим из дверей бешиканов, нечего глазеть на фургон и строить догадки, что в нем.

Город был переполнен — город, не улицы. Глиняные глухие стены уже успели раскалиться на солнце, воздух дрожал около стен, а иногда вдруг дрожали отражения людей — какой-нибудь раб в распахнутой рубахе, яркая куртка бойкого молодца — слуги раба-приказчика, а рядом с ним зевающая портовая шлюшка выбирается из бешикана, завернутая тоже в яркий грязно-грубый наряд, и шафрановое пятно ее накидки дрожит в отражении от желтой грязной стены… Под ногами в закоулках падали холодные, как вода, лиловые тени, а провалы дверей были еще черней, — на протяжении десяти шагов попалось там, где она ехала, всего человек десять, и потому их можно было меж ними рассмотреть; наверняка оттуда никуда не ушел еще вчерашний холод. Проезжая по улицам, желтым и лиловым, и плотно-многоцветным посередине от людей, Рият видела вдруг из черноты оттуда нежданно-розовые, удивляя этим среди грубых красок Тель-Претвы, костры.