Екатерина Медведева - Госпожа Тренога

Ее крест он надел на шею, рядом со своим. И, хлопнув дверью, покинул дом.

Он порядочно заплутал и уже на рассвете вышел к озерцу с пиявками, которых так боялась Блерте. Отыскал брод, сапогам пиявки не страшны. На островке нашел обрывки платья и кровь, видно, Блерте перевязывала ноги. Кочки, ольшаник, осока, лягушата порскают из-под ног. И развалюшка со слепыми окнами, крыша провалилась, дверь в землю вросла. Разумеется, лесничовка была пуста.

А потом, холодея сердцем, он заметил ленту, почти засосанную внутрь болотного окошка, раздавленные клюквинки, сломанные ветки, вырванный мох. Дальше земля была нетронута, никаких следов. И это означало только то, что Блерте не ушла, что она осталась тут…

Он сидел на земле, держал в руке грязную ленту и плакал.

— Она не утонула, Грен, — сказал кто-то.

Голос был тихий, теплый и вкрадчивый, Грен вскочил и обернулся, ожидая встретить желтый взгляд с вертикальными зрачками. Но за его спиной стоял всего лишь Пастух, и Грен подивился, что сразу не узнал его голос.

— Ты ее видел?

— Как тебя сейчас, и даже ближе, — кивнул Пастух.

Рыжая собака у его ног скалилась, словно смеялась.

Грену вдруг вспомнились нехорошие слухи, что ходили об этом человеке. «Он Пастух, а не Охотник», — так говорила Блерте, да, но где его стадо? Кого, скажите на милость, он пасет?

— Вот таких глупышей, как вы с Блерте, и пасу, — сказал Пастух и усмехнулся, показывая мелкие острые зубы. — Думаешь, вы первые явились госпожу Треногу проведать? Дети, сущие дети. Лезете, куда не просят, ищете, чего нет. Мать приспит дитя или в колодец уронит, а виновата треногая тварь. Как будто те, у кого две ноги, зло творить не способны.

— Невиновные не скрываются так умело, — перебил его Грен.

— А ты бы не скрывался, будь у тебя хвост? — развеселился Пастух. — Наши горожане и горбатых да хромых не больно жалуют. А тут третья нога. Не иначе, от лукавого. Девок сколько в болоте едва не утопло, и все туда же, к ней, за колдовством, за счастьем и любовью. Да если б Тренога тут и была, то разве б счастьем торговала? Только бедой. Блерте одна это поняла. А не нашла никого — в трясину собралась, еле успел…

— Куда пошла Блерте? Мне нужно ее догнать и объяснить…

— Она знает, Грен. Или лучше звать тебя настоящим именем? — Пастух подмигнул. — Мне пришлось сказать ей правду о тебе, снять камень с ее души.

— И что она? — тихо проговорил Грен. — Возненавидела меня?

— Блерте не умеет ненавидеть, — покачал головой Пастух. — Не из того теста. Иди и отыщи ее и уведи подальше отсюда. Она хорошая девочка, Грен, и пора уже ей стать счастливой.

Пастух глядел Грену вслед. Ишь, дурачки, где Треногу искать удумали. Да она на болото ни ногой, сырости не любит. Ее логово в городе, и он будет обходить дом за домом, выискивая, вынюхивая, вываживая, как рыбак вываживает щуку. Рано или поздно она ошибется, выдаст себя. И тогда он убьет гадину, если она того заслуживает, если хоть часть сплетен о ней — правда.

Он докурил, свистнул собаку и размеренно зашагал по болоту, туда, к беззащитному спящему городку, где никли в палисадниках золотые шары, блестела на камушках утренняя роса, где в подполе, за горшочками с паштетом, появилась первая трещинка на тусклом сероватом яйце. Ставни в домах были еще закрыты, и редко где вился дымок над трубой, только старуха в черном стояла у забора, глядя на дорогу.

«Упустила ты свою внучку, — подумал Пастух довольно. — Некого больше тиранить».

Старуха словно услыхала эти мысли и недобро зыркнула ему вслед, а потом побрела к дому. Подслеповатая и грузная, в желтоватого кружева чепце, она шла вперевалку, опираясь на трость. Поскрипывали ботинки, шуршала юбка.

Старуха улыбалась.

Пастух был уже слишком далеко, чтобы слышать ее шаги.

Топ-топ-топ, и тишина, и снова топ-топ-топ…