Mirash - Трудная профессия: Смерть

— Замечательно. Вот так со мной и разговаривай. — Невозмутимо отреагировал Некруев. — Аналитика по данным мне все равно нужна, вот я и хочу пристроить тебя к делу, заодно у тебя появится хороший материал, который останется только немного доработать. К сроку мы, разумеется, не успеем, но осенью ты вполне сможешь спокойно защититься. Так что принимайся за работу.

Топотова с облегчением сложила с себя полномочия моего научного руководителя, я была закреплена за Некруевым. В институте на его счет крутили пальцем у виска, но он относился к этому спокойно. Новая работа меня не радовала, заносить информацию в базу данных мне определенно нравилось больше, там я хоть понимала, что делаю. Чего от меня хочет Виктор Андреевич здесь, я упорно не понимала. Он меня критиковал, я злилась и переставала работать, он ругался, я злилась еще больше… Тем не менее, раз за разом я с новым приливом энтузиазма уходила в исследование, и мне начинало казаться, что я действительно могу его завершить.

В конце марта наша группа опять заступила на дежурство, наставница вынудила меня встать в паре с Джуремией. В те сутки умирающие уходили из жизни почти мгновенно. Я торопилась выпить их жизни, чтобы не дать Джуремии возможности помучить их напоследок, а она торопилась, дабы не позволить мне оставить им время на прощание с родными, на последнюю чашку кофе или сигарету, на прощальный взгляд в серое небо.

Мне было тяжело. Мало понять, что смерть необходима, искреннего смирения не было, внутри все болело и кровоточило от окружающих меня людских страданий.

В городе снова нарушился баланс, через неделю после дежурства наставница собрала нас, что бы нацелить на новые жертвы. Моей жертвой оказалась одинокая женщина средних лет, школьная учительница. Я не видела причин торопить события и выпила ее жизнь ровно через две недели. Видимой причиной смерти стала травма головы, которую она получила, поскользнувшись на подоконнике в момент мытья окна. Конечно, она умерла за несколько секунд до этого — у меня не было желания напоследок ее пугать и причинять боль.

Эту жизнь я выпила поздним вечером, а утром следующего дня в институте состоялась защита курсовых работ, которую я пройти не могла, но на которую обязана была явиться. Я сидела в углу аудитории, наблюдая за однокурсниками, бодро и не очень докладывавшими свои результаты. Лучшая работа была у Вересной, она же прекрасно сделала доклад. Остальные работы были слабее, вплоть до едва тянущих на троечку, но кроме меня в этом году других студентов, не допущенных до защиты, не было.

После объявления оценок Подбельская неожиданно встала и громко спросила:

— А что мы все-таки будем делать с Мягковой? — аудитория застыла во внимании, я стиснула зубы.

— Мягкова сейчас к защите курсовой не готова, она остается на осень. Прошу принять во внимание, что у нее недавно изменилась тема исследования. В настоящее время я, как научный руководитель, ее работой доволен. — Спокойно ответил Некруев.

— Вы хотите сказать, что осенью она защитится? — не успокаивалась Подбельская. — Хотелось бы быть получить хоть какие-то гарантии…. Где Ксения? Пусть выйдет сюда и скажет сама, будет она нормально учиться или нет.

— С вашего позволения, Лариса Степановна. — Стеклова, руководившая процедурой зашиты курсовых работ, решительно развернулась к аудитории.

— Работы сегодня были очень разные, но, тем не менее, хотелось бы отметить в целом высокий исследовательский уровень и разнообразие тематики. От лица преподавательского состава поздравляю вас с успешной защитой ваших курсовых работ. Все могут быть свободны.

Стеклова повернулась к комиссии и уже неслышно для студентов (исключая, конечно, меня), сказала:

— Коллеги, предлагаю обсуждать такие вопросы не публично. Если у нас есть сомнения, как поступить с Мягковой, мы их можем сейчас решить в рабочем порядке.

— Я соглашусь, тем более что единого мнения в ее отношении у нас, как понимаю, не имеется. — Добавил так же тихо Некруев и уже громче обратился ко мне. — Ксения, подожди в коридоре, пожалуйста.

Я села на скамейку рядом с аудиторией. Слышать, что обо мне будут говорить, не хотелось совершенно. Но удержаться тоже не было сил, да и с моим слухом это сложно.

— Вроде бы мы собирались дать ей последний шанс, с условием, что она будет хорошо учиться и прилично себя вести. — Была возмущена Подбельская. — И что? Она, конечно, стала адекватнее в целом, на занятия ходит и даже что-то делает. Но ведь этого не достаточно! Ни на один вопрос она ответить не может, молчит и глазами хлопает. Работы все начаты, но ни одна не доведена до ума. Курсовая работа, как видим, тоже не готова. О ее поведении все знают, она со всеми однокурсниками переругалась, и не только с ними. Я считаю, нужно ставить вопрос об отчислении!

— Лариса Степановна, а на каком основании вы сейчас предлагаете ее отчислить? — спросила Стеклова. — Отчислять нужно было в сессию, или когда она два месяца не появлялась. А сейчас у нас какие официальные причины?

— Давайте искать варианты, что можно сделать…

— Зачем? Пусть остается до летней сессии. Если работы не сдаст, так не допускайте ее до зачета и все. Не сдаст сессию — отчислим.

— А если сдаст достаточно, что бы на осень остаться? До октября с ней мучиться будем, да еще на практику повезем?

— Прошу прощения, что перебиваю, — не давая Стекловой ответить, встрял Некруев, — но мне кажется, что как руководитель Мягковой, я должен четко обозначить свою позицию. Мы опытные педагоги, прекрасно понимаем, какой огромный пласт знаний и умений Мягковой не был усвоен. И мы понимаем, что этот пласт знаний даже при огромном таланте и старании просто невозможно усвоить за то время, что у нее было после нашего решения.

В таком случае возникает вопрос: почему мы вообще говорим о том, что дали ей возможность продолжить обучение, если это предполагало от нее достижения принципиально недостижимых целей? Я лично для себя это понимаю так: мы должны оценивать результаты Мягковой не с точки зрения их фактической ценности, а с точки зрения прогресса и перспектив. А прогресс, я вас уверяю, значительный и перспективы стать нормальным специалистом у нее вполне есть. Поэтому я категорически против того, что бы сейчас говорить о ее отчислении. Тем более что никаких веских оснований на текущий момент у нас не имеется.

— Да она же ни на один вопрос ответить не может! — в сердцах повторила Лариса Степановна.

— Полностью с вами согласен, у нее с этим большие проблемы, здесь надо работать. — Кивнул Некруев. — Я от себя могу сказать, что стараюсь дать ей возможность отвечать письменно, тогда картина заметно лучше.

— Я тоже со своей стороны хочу добавить. — Послышался голос Топотовой. — У меня к Мягковой особо теплых чувств, как вы знаете, тоже нет. Но я не считаю, что здесь нам следует руководствоваться эмоциональными оценками студента. И я тоже должна отметить, что в последнее время вижу с ее стороны ощутимые положительные сдвиги. Давайте будем последовательны, раз уж мы ее оставили, то, — как верно заметил Виктор Андреевич, — не стоит требовать от нее невозможного.