Gedzerath - Рождение легиона

«Туше, ссучки» – я с трудом смогла подавить злую улыбку, вновь переводя взгляд на красивый портрет прекрасной дамы, и одним лишь движением ушей провожая дробный, лихорадочный перестук копыт трех дур, бросившихся прочь из гостиной – «Туше [203] Туше (фр. Toucher ) – в разговорной речи – словесный выпад, достигающий поставленной цели. Достойный, остроумный ответ. !».

« Значит, вся семья, да? А вот непохоже. Теперь-то я поняла, что именно не так с тем громадным семейным портретом – левая половина смотрится неестественной оттого, что ее аккуратно обрезали, вычеркивая из семейных хроник стоявшую там персону» – подумала я, возвращаясь к созерцанию прекрасного портрета Мелоди Дрим. Пламя камина гудело и потрескивало, и мне казалось, что искрящиеся глаза единорожки, освещенные живым огнем, глядят прямо на меня – «И я думаю, что знаю, кто должен был стоять на сначала закрашенной, а потом – и вовсе отрезанной части этой картины».

– «Подойдите поближе, дети. Не жмитесь так у двери» – проговорил слабый, надтреснутый голос. Тихий, он был лишен даже намека на стариковскую шепелявость, скорее, говоря о том, что его обладательница многое совершила в этой жизни и просто устала, медленно угасая на своем огромном ложе в ожидании встречи с богинями.

Повиновавшись, мы двинулись вперед, остановясь возле огромной кровати. Украшенная тяжелым шелковым балдахином [204] Балдахин (итал. Baldacchino ) – навес на четырех столбиках. , она была настолько широка, что я с трудом нащупала глазами фигуру старой кобылы, лежащей почти рядом со мной. Укрытая до подбородка свежим, похрустывающим от крахмала одеялом, она буквально тонула в мягкой подушке, и лишь медленно, бесцельно двигающиеся по одеялу передние ноги старухи позволяли понять, где же должна находиться ее голова. Подрагивая, они не лежали на месте, а постоянно перемещались, то принимаясь разглаживать складку на одеяле, то отодвигали нависающий над головой хозяйки угол подушки, то ощупывали обложку закрытой книги, лежащей возле ее тела.

– «Стар, мальчик мой, прошу тебя – примни эту перину, которую моя новая горничная, по недомыслию, именует подушкой» – попросила кобыла, похоже, устав бороться с непокорными спальными принадлежностями – «Я хочу увидеть, наконец, твою избранницу, о которой ты писал мне такие милые письма. Ведь вы не обидитесь, милочка, на эту прихоть выжившей из ума старухи?».

– «Если я обижусь, то немедленно вам об этом сообщу» – усмехнувшись, спокойно ответила я, позволив своему голосу звучать расслабленно, и подпуская в него едва заметную смешинку – «В конце концов, как может мерзкая интриганка, рвущаяся в высшее общество, да еще и заслужившая милое прозвище «Мясник», обижаться на избыток внимания?».

– «Ох-хо-хо, а ты и вправду, та еще штучка» – скрипуче засмеялась старуха. Движением ноги я остановила сунувшегося к кровати мужа, и жестом указала ему на остальные подушки, валяющиеся без дела на другой стороне ложа – «Острая штучка, как грифоний клинок. Стар, мой дорогой, ты не забыл обо мне?».

– «Нет, он не забыл. Но у меня другое предложение – например, почему бы вам не лечь повыше?» – протянув вперед ноги, я нащупала среди складок пухового одеяла тощее, горячее тело, и приподняв, держала его, пока Графит, по моему совету, подкладывал под спину старухи дополнительные подушки – «Вот так. Ну что, как самочувствие? Голова не закружилась? Дышится свободно?».

– «Благодарю вас, мои хорошие. Не стоило так беспокоиться… Но теперь я и вправду вижу вас гораздо лучше. Да, наверное, так мне будет даже удобнее, чем прежде» – кивнула головой кобыла, обращая на меня не по-стариковски проницательный взор выцветших глаз – «Пожалуй, прикажу этой бездельнице-горничной всегда устраивать меня подобным образом. Сама это придумала, или ухаживала за кем?».

– «Скажем так, иногда мне кажется, что я живу уже не первый раз» – улыбнувшись, кивнула я своим мыслям, выцарапывая из памяти основы геронтологии – «Вам лучше лежать вот так – это замедлит развитие и усугубление застойных явлений в легких… Кстати, а почему именно на спине? На животе лежать было бы гораздо удобнее, не так ли?».

– «Если только для вас, молодых!» – фыркнула в ответ белая кобыла. Похоже, возраст не сильно отразился на ее способности ясно мыслить, затронув лишь характер, с годами, ставший более колючим, как, впрочем, и у большинства стариков – «Посмотри на меня, деточка. Что ты видишь? Никакого сходства с портретом, ведь так?».

– «Да, годы оставили на вас свой след» – поколебавшись, кивнула я, краем глаза улавливая предостерегающий жест мужа, приложившего копыто ко рту в безмолвной просьбе не перечить старой даме – «Но увы, они никого не щадят, даже молодых».

– «Ты говоришь прямо как обитатели этого дома, в то время как я хотела услышать правдивый ответ» – упрямо закряхтела старуха, впервые показывая свой норов и старческий эгоизм – «Разве это так сложно? Но нет, все прячутся за словами! Увы, молодежь уже не та…».

– «Угу. Все так говорят. И за тысячи лет до вашего прихода все кряхтели о том, что нравы падают, ложь оскверняет уста, никто не чтит традиции… И в целом, всем пришла хана» – не выдержав, иронично усмехнулась я, решив на время забыть о милом, немым укором совести глядящем мне в глаза с другой стороны кровати, и переставая корчить из себя даму – «Но поколения меняются, и ничего ужасного не происходит».

– «Так ли ничего ужасного?».

– «Ну, для той прекрасной единорожки с портрета, возможно, старение показалось бы ужасной карой» – улыбнулась я, разглядывая лежащую передо мной кобылу. Некогда белоснежная шкура истерлась, зияя многочисленными проплешинами, из-под которых виднелась сухая, пергаментная кожа, глаза потеряли свой цвет и блеск, а рог истерся и посерел, покрывшись многочисленными трещинками и сколами. Узловатые ноги перестали лихорадочно скользить по одеялу, и теперь расслабленно лежали вдоль высохшего тела, облаченного в просторную ночную рубашку – «Но думаю, что достойная старость гораздо лучше, чем лихорадочные попытки молодиться, выставляя себя на посмешище, чем иногда грешат ваши одногодки. Нет ничего предосудительного в достойной седине».

– «Конечно! Хорошо так думать, пока ты молодая» – проскрипела уязвленная чем-то старуха – «Вот погоди, доживешь ты до моих лет…».

– «А я и не доживу» – странно, эти слова почему-то обидели меня до глубины души, и поднявшись с табурета, на который я присела у кровати бабки, я повернулась, чтобы покинуть эту комнату, больше напоминающую маленький зал, богато уставленный чем-то, что в полутьме этого старческого будуара, я приняла за ювелирные украшения. Стоявшие на каждой полке, каждом столике или комоде, они призывно сверкали мне острыми гранями своих боков, не позволяя, впрочем, разглядеть себя получше, надежно скрытые от моего взгляда царившим в комнате полумраком – «Я надеюсь лишь на то, что я успею родить и хотя бы воспитать своего жеребенка до того, как чье-то копье или меч оборвет, наконец, мою жизнь. Поэтому не расстраивайтесь – вы выиграли в этой гонке долголетия, уважаемая. Так что удачи».