Павел Буркин - Сила Мира

Однажды наш Верховный жрец собрал лучших воинов — Воителей и Рыцарей Аргелеба и поставил задачу: помочь Империи провести без большой крови одну операцию в этом самом Поле. Дело в том, что, как Храму стало известно, наместник Поля Толивар решил отложиться от империи, стать королем и жить на деньги от торговли рудой, рыбой и оружием. Я в том отряде был помощником лекаря, тогда еще — Кнехтом Аргелеба, по-вашему — послушником. Почти как ты теперь. Нас переодели в ствангарскую форму, я получил сержантские нашивки.

Отвезли нас по реке в Нехавенд. Там было много слухов, но никто ничего достоверного не знал. Обычно в Васте самые глухие тыловые гарнизоны — до ближайшей границы добрая тысяча миль — и, естественно, эти вояки мало на что годятся. Самое большее — на подавление крестьянских бунтов. Я тогда многого не знал, но и мне ясно было — бросать их на штурм Марддара значило гнать на убой. Наместник взбунтовался осенью, когда снега замели все дороги, а там крупная армия зимой не пройдет — деревни крайне редки и малы, морозы страшенные, снега по грудь наметает… До весны наместник может отлить новые пушки, вымуштровать свои пятнадцать полков, поднять ополчение, еще столько же — и к Шестому месяцу Империя бы умылась кровью. Потому армию оставили в покое, а наш отряд — полторы сотни храмовых воинов — направили в Поле сразу же, в Одиннадцатом…

Тетрик слушает, не перебивая. Перед глазами во весь рост встают картины давным-давно отгремевших боев, которые могли бы перерасти в настоящую войну… если б не доблесть отряда храмовых воинов, по тайному приказу Боргиля Одаллини пришедших на помощь Империи.

С каждым днем Тетрику все лучше — обещая быструю поправку, Неккара знала, что говорила. Уже на четвертый день после того, как попал в храмовый госпиталь, Тетрик мог свободно говорить, сидеть, даже разок попытался встать, держась за спинку кровати. Голова закружилась и пришлось тут же лечь, но главное — все получилось. Неккара совершила чудо, вылечив страшную рану.

— К тебе одна из ваших пришла, — объявил в тот же день вечером Нейрил. — Ну, то есть ствангарка, Аэлла. Хочет поговорить.

— Я тоже хочу! — неподдельно радуется Тетрик. Вместе с радостью приходит и волнение. Он должен ей сказать… все-все, особенно то, что понял за те дни, что она провела в плену. Что им надо всегда быть вместе…

У входа раздаются шаги, в помещение воходит танцовшщица. Она уже ничем не напоминает перепуганную, растрепанную пленницу, пережившую несколько дней издевательств и унижений. Сейчас она одета по-дорожному, но во взгляде, осанке, походке чувствуется достоинство. Сейчас она больше похожа на королеву (правда, Тетрику видеть их живьем не доводилось, но по его представлениям, они должны выглядеть именно так). Но губы женщины трогает улыбка, и Аэлла вновь становится прежней — простой и понятной.

— Как себя чувствуешь? — спрашивает Аэлла с неподдельным сочувствием.

— Спасибо, уже лучше.

— Да, Нек сотворила чудо… Поправляйся, ты еще понадобишься Храму и Налини. И спасибо, что вытащил меня оттуда.

— Да все Крейтон сделал, — улыбается Тетрик. — Если б не он…

— Крейтон — другое дело. Для него рейд был плевым делом, а для тебя… Еще раз спасибо за смелость.

— Что с Гафуром и твоим мужем?

— Гафур ушел. Но Беренгард взят тепленьким: камень из пушки перебил ему ногу. Сейчас дает показания, и сомневаюсь, что его скоро выпустят — если вообще не повесят. Молодец Крейтон, сразу сообразил, что не все с ним чисто. Благодаря ему мы завтра выступаем.

— А я?

— Тебе еще рано. Молодой, неопытный… Налини ошиблась, когда разрешила тебе идти. Понимаешь, там будет дело для настоящих воинов и настоящих магов, или же тех, кто вырос в Ствангаре и исходил страну, как я. А главное, тебе надо подлечиться, и еще месяц не надрываться. Мы не можем ждать, итак осень на носу. Хорошо, если к концу Десятого месяца доберемся…

Тетрик вздыхает. От Нейрила он уже знает, как рано наступает зима в Поле, и что это за зима. Если не удастся попасть туда до снега…

— Сделаем дело, вернемся и заберем тебя в Эрхавен, — обещает Аэлла.

— Я не мешок с… кое-чем, чтобы меня забирали.

— Тетрик, не капризничай. Кто же знал, что ты под меч подвернешься? Ладно, молчу. Понимаю тебя — будь я на твоем месте, тоже бы переживала, что остаюсь, а друзья уходят в пекло. Но это не твоя вина, не терзай себя.

— Хорошо, Аэ. Но прежде, чем вы уйдете, можно я кое-что тебе скажу? — просит Тетрик.

Если Аэлла и удивилась тону, каким задан вопрос, виду не подает.

— Говори.

Тетрик вздыхает. Следует сказать лишь несколько слов, но его внезапно охватывает страх. Страх? Мягко сказано: так страшно последний раз было, когда они с Айшой бежали по площади перед ратушей, а над головой свистели болты.

— Аэ, знаешь… Когда я тебя впервые увидел, я не думал, что моя жизнь так изменится, — начинает он. Нужные слова все не приходят, в голове вертятся какие-то банальности… Но что, если сказать, к примеру, так: — Когда будешь там, на Севере, знай: мне никто не нужен, кроме тебя.

Некоторое время танцовщица молчит, накручивая на палец длинную рыжую прядь. Потом прищуривается и произносит:

— Зачем тебе такая древность, как я? Я два года плясала в балагане, когда ты появился на свет, даже формально была замужем?

— Не говори так, Аэ. Ты — самая лучшая, а душой ты моложе Сати!

— Если бы, — неожиданно устало вздыхает женщина. — Но скажи: что бы ты стал делать, если бы все получилось, как ты хочешь? Формально препятствий нет: уж если мирянин Раймон смог взять в жены нашу Наставницу, то… Представь себе, что именно? Молчишь… Ты этого не знаешь, зато я знаю, что бы стала делать. Ведь я, что тут скрывать, отношусь к тебе лучше, чем к Сати. Так вот, я стала бы о тебе заботиться, беречь от невзгод, в которые ты по юности и неопытности можешь вляпаться. Я стала бы говорить тебе: не ходи туда-то, не делай то-то… Сама бы не заметила, как посадила тебя в золотую клетку, точно заботливая мамаша. Не от ненависти, а именно из-за симпатии. Иначе бы не получилось: я пожила и повидала на свете несколько больше, чем ты.

— Я, знаешь ли, тоже не вчера родился…

— Согласна. Ты тоже воевал, был незаконным рыбаком, все такое. Верно. Но я-то исходила пол-мира прежде, чем оказаться в Храме. И знаю, во что можно вляпаться по молодости: у меня не было никого, кто помог бы все это расхлебать, так что пришлось учиться самой. Если у нас будет разное мнение, я всегда смогу настоять на своем. Теперь скажи, понравится ли тебе золотая клетка? Молчишь… Тогда я скажу, как все будет. Сначала ты будешь меня обожать, смотреть мне в рот и выполнять любое мое желание. Потом до тебя дойдет, что я не идеальна, и ты решишь, что слишком часто командую. Один раз ты не заметишь, еще несколько — простишь. Но недовольство будет накапливаться, и однажды ты взбунтуешься. Мы расстанемся, потому что в пылу ссоры почти наверняка скажем друг другу непрощаемое. Даже если не взбунтуешься — разве приятно жить чужим придатком? Я не права?