Павел Буркин - Сила Мира

А море тихо о чем-то шепчет, кажется, вот-вот поймешь, о чем, но чего-то все время не хватает для понимания… Так о чем же? Может быть, о прошлом, о тех, кого он больше никогда не увидит, и куда нет возврата, как бы этого не хотелось? А может быть — наоборот, море пытается предостеречь уходящих в неизвестность. Кто скажет наверняка, кроме пеннобородого Лаэя, покровителя вражеской Темесы?

Хрупкое наваждение разбивается, осыпается мельчайшей алмазной пылью, когда плеча касается мягкая, теплая и загорелая рука. В свете луны сверкают скатившиеся к кисти тонкие золотые браслеты.

— Не пора спать? — голосом мамаши, пытающейся уложить капризное чадо, произнесла Аэлла. Но в лукавых, немного насмешливых глазах нет и намека на превосходство.

— Нет, — рассеянно отвечает Тетрик. — Смотри, как красиво… Знаешь, я ведь уже выходил в море на шаланде, когда с отцом рыбачили, но тут все совсем другое.

— Ты прав. У меня тоже такое чувство, хоть я изрядно поскиталась по миру.

— Правда? Так ты не эрхавенка?

— А что, по мне не видно? — усмехнулась Аэлла, подбоченившись. Она тряхнула головой — и распущенные волосы сверкнули начищенной медью. — Вот ты — эрхавенец до мозга костей, жить не можешь без моря. А теперь посмотри на меня повнимательнее и скажи — я на тебя похожа? То-то же…

— Откуда ты?

— Оттуда, куда нас послала Верховная. Из Ствангара. Сати, кстати, тоже не местная, хотя в ней от Эрхавена побольше. Она дочь пуладжийского князя, оставившего обычное для них разбойное ремесло и занявшегося торговлей. И Неккара… Будешь смеяться, но ты среди нас единственный чистопородный эрхавенец.

Некоторое время Тетрик колеблется, прежде чем задать интересующий его вопрос.

— Аэ, кем ты была до Храма?

Сказал — и испуганно осекся. Тетрик опасался, что Аэлла обидится: если она никогда не рассказывала о прошлом, наверняка есть веские причины. За семь месяцев они хорошими приятелями, вовсе не хочется, чтобы дружба распалась. А ее прошлое, похоже, не очень-то подходит для рассказов: она никогда никому не рассказывала о юности. «Ну какое мне до этого дело? — думает он. — Главное — сегодняшняя дружба». Он и сам не знает, как вырвались эти слова.

Но Аэллой тоже владеет тихая и незаметная магия звездного вечера. Танцоващица кладет на плечо руку и начинает рассказ:

— В моем прошлом нет ничего постыдного. Хочешь — расскажу. Я родилась в Северном Ствангаре, возле Нехавенда. Там долгая, суровая зима, леса кругом… Впрочем, скорее всего мы там пройдем, сам увидишь. Село довольно большое, но нищее — можно сказать, сколько-нибудь состоятельным был лишь мельник. Но уж это сволочь была редкая. Знал бы ты, по сколько он за помол драл… И притом считал, что все ему по гроб должны за то, что он такой хороший. А я родителей не помню — полтора года было, когда по весне их мор свел в могилу. Воспитывали дальние родственники — люди они неплохие, но у них взрослый сын, ему на свадьбу нужны деньги. Вот мельник к моим старикам и подкатывается: говорит, мол, сосватайте сироту — и считайте, что все расходы беру на себя. Замуж у нас выходят рано, но мне двенадцать лет было — это, по нашим меркам, все же перебор. Но и ничего противозаконного. Сговорились запросто. Стали меня готовить к свадьбе.

— Мельнику сколько было? — спрашивает Тетрик с неподдельным сочувствием.

— Тогда — тридцать семь. Втрое старше. И морда у него — не приведи Исмина…

— А ты могла отказаться?

— Смеешься? Хоть терпеть его не могла но мелкая была. Кто стал бы меня слушать? Отчим взялся за ремень — и пошла как миленькая. Потом была свадьба: ее мельник с размахом устроил. Жрец нас уже повенчал, а моего сводного братишку — с его невестой. Начался свадебный пир, все перепились — у нас это любят, особенно если повод есть, но можно и просто так. На свадьбу пригласили бродячую труппу — музыкантов и танцовщицу (она же и певица). Как она плясала и пела! Много чего пела, но мне больше всего понравилось вот что. Потом я эту песню и танец разучила…

Аэлла лучезарно, совсем по-девичьи, улыбается и поет. Раньше Тетрик никогда не слышал, как она поет (пела обычно Сати). Голос у Аэллы оказался приятный, удивительно бархатистый и сильный, хоть и чуть хрипловатый. Танцевать на тесной палубе она не решилась, но песня и без того очаровывает. Невозможно поверить, что ей уже за тридцать. Затаив дыхание, Тетрик обращается в слух.

— Вот так она пела и плясала, — переведя дух, продолжает Аэлла. — Сейчас я понимаю, что довольно непритязательно. А тогда что-то взяло за душу. Я поняла, что в лепешку расшибусь, а буду вот так же странствовать и танцевать, и все меня будут любить, а я сама выберу себе пару, и игрушкой для старого козла не стану.

— И что ты сделала? — спрашивает Тетрик. — Только не говори, что осталась жить с мельником.

— Еще чего, — фыркает танцовщица. — В ту же ночь, как увидела, что балаган ушел, сбежала. Прямо с мельникова брачного ложа. Муженек как раз собирался приступать к самому интересному, отошел до ветра, а когда вернулся, в постели никого. Вообрази его лицо, а уж какой скандал поутру случился, и представить не могу… Всю ночь я пробиралась через лес, жутко было — не передать, но я знала, что если не найду труппу, легче умереть. Мне повезло, даже трижды: во-первых, нашла, во-вторых, меня не связали и не привезли обратно, а в-третьих, танцовщица взялась меня учить, и с тех пор мы плясали вместе. Правда, мы не очень-то заискивали перед властями, мягко говоря, а вообще-то называли вещи своими именами. В итоге на нас натравили бандитов-пуладжей. Соплеменников нашей Сати, даже того самого племени. Так вот, парней они из арбалетов перестреляли, и все, а вот нас… Хорошо быть парнем — болт в лоб, немного больно, зато всякой сволочи подстилкой не будешь, и прислуживать подонкам не придется.