Саманта Хант - Изобретая все на свете

Это что-то вроде электрических лампочек, соображает Луиза, только одна длинная и тощая, скорее трубка, чем груша, а вторая — почти правильная сфера на стебельке контакта.

— Вот, — говорит мистер Тесла, давая ей в каждую руку по лампочке. Проверяет, закрыты ли шторы на окнах.

Они закрыты. Луиза чувствует себя пугалом. Она держит лампочки как можно дальше от себя.

Он выключает весь свет, оставляя номер почти в полной темноте. Только полоска тусклого январского неба виднеется сквозь щель между шторами. Луиза набирает в грудь воздуха, готовая ко всему, что бы он ни готовил для нее — электрический стул, кровь, совместные научные исследования и опыты. Она готова.

— Вы вполне готовы?

— Да, сэр, — отвечает она ему.

— Прекрасно, — говорит он и ненадолго замолкает. — Это старый трюк, — говорит он, стоя неподвижно в темноте.

Луиза слышит только их дыхание и гудение лифтовых кабелей в конце коридора. Наконец раздается щелчок тумблера и нарастающее гудение — что-то начинает вращаться.

— Держите крепче, — велит он ей.

К этому времени Луиза держит их так крепко, что ей кажется, будто каждая мышца тела сделана из хрупкого кварца, окаменела от тревоги и восторга.

— Прекрасно, — повторяет он. — Держи крепче, Катарина, — говорит он, и Луиза, хотя ее зовут Луиза, а не Катарина, держит крепко.

Я щелкаю пальцами, и появляется огненный шар. Я держу его, как раненую птицу, как бьющееся сердце. Я держу его в ладонях и подношу сначала Катарине, потом Роберту. Огненное сияние освещает их лица. Дав посмотреть и Мэрион, я помещаю шар в маленькую деревянную коробку, где он и гаснет. Я даю разнообразные лампочки в обе руки каждому, даже Сэму, который вернулся из уборной. Мы вместе стоим в темноте. В городе очень тихо, должно быть, уже второй час ночи. Я щелкаю выключателем, и лампы, получив переданный без провода заряд, загораются. Комната наполняется светом. Катарина и Роберт размахивают в воздухе сияющими лампами. Сэм просто вертится на месте.

И тут происходит чудо. Сначала она решает, что ей померещилось. Она думает, что из-за напряжения мускулов глаза начинают обманывать ее, но вскоре сомневаться уже не приходится. Лампочки, которые она держит в руках, загораются — вначале слабо, но свет нарастает. Лампочки ни к чему не присоединены. Руки у нее потеют. И все же свет становится ярче.

— Как? — спрашивает она его.

— Это в воздухе. Это даже в вашем теле. Электричество все время невидимо окружает нас. Оно может двигаться через эфир, как радиоволны. Может пройти сквозь вас, не оставив ни царапины. На самом деле, — говорит он, вступая в круг света, исходящего от ладоней Луизы, — я думаю, оно даже полезно для здоровья.

Луиза таращит глаза на лампы. Она понимает, что в это нельзя поверить, это магия, и этот момент кажется ей самым подходящим, чтобы спросить:

— Мистер Тесла, вы из будущего?

— Из будущего? — Он не удивляется, как будто вопрос этот порядком ему наскучил. — Нет, милая. Из Смилян, — говорит он, качая головой и глядя в пол. — Нет.

— Но как же тогда вы это делаете? — Луиза показывает ему две горящие лампочки — лампочки, не присоединенные ни к батарейке, ни к проводам, волшебно сияющие на ее ладонях. — Это магия, — говорит она ему. — Так что получается, либо вы волшебник, либо из будущего.

— Ничего другого мне не остается? — спрашивает он.

Она видит в свете лампочек его профиль. Он качает головой — нет.

— Нет, — говорит он. — Я не из космоса и не из будущего. И это не магия, а просто наука, чистая техника. — Он прямо встречает ее взгляд. — Магия, религия, оккультные знания, все это — все это оправдания для неверия в то, что все возможно здесь, на Земле. Я не желаю быть волшебником. Я хочу, чтобы люди поняли: то, что им никогда и не снилось — возможно. Автомобили, бегущие по воде. Хирургические операции, не повреждающие кожи. Беспроводная передача знаний и энергии. Я хочу, чтобы в это верили, Луиза, — говорит он и, щелкнув тумблером, выключает электричество, погружая комнату во мрак. — Вы мне верите? — спрашивает он.

— А как насчет подозрительных документов? Записей на иностранном языке?

— Он был когда-то влюблен, но, думаю, очень давно. И он это отрицает.

— При чем тут это?

Я думаю, пожалуй, Сэм, на этом лучше остановиться. Закругляйся. Конец.

Да, я знаю, между тогда и теперь еще много лет. Но это были плохие годы. Я думаю, если уж тебе так нужно, для описания этих лет просто вставь черную страницу — сплошной черный чернильный квадрат. Это будет самым лучшим описанием темноты, которая наступила — лист черных чернил, отпечатанных на обеих сторонах.

Кто-то уже так делал? Ну что ж, тогда это моя первая неоригинальная мысль. За восемьдесят шесть лет, думается, совсем не плохо.

Но разве я должен тебе рассказывать, что было дальше?

Электрическая хрустальная люстра, развесистая, как крона вяза.

— Люстра, — кричит снизу старшая горничная. — Так не пойдет.

Приходится много раз повернуть скрипучую рукоятку лебедки, скрытую за бархатными занавесями на стене, чтобы люстра опустилась на пол. Вызывают румына-садовника, и он закрывает лампы толстой мешковиной, в которую осенью собирают опавшую листву.

— Превосходно, — объявляет старшая горничная и поворачивается спиной к оскверненной люстре.

Наверху заканчивают одеваться хозяин и хозяйка. Слышно, как мистер Фон Тукер роется в темном углу своей гардеробной.

— Нашел! — кричит он.

— Что нашел, милый? — спрашивает жена, увлеченно разглядывая свое отражение.

Муж не отвечает, но через минуту появляется, волоча большую пыльную коробку. Он роняет коробку на пол у самых ног жены. Падая, она испускает такой свистящий вздох, что крышка открывается и съезжает набок. Хозяин нагибается, отбрасывает ее подальше, вздыхает и вообще всеми способами пытается привлечь внимание жены. Его усилия тщетны. Она занята своим лицом и прической в зеркале.

— Вот он, — повторяет муж и извлекает из коробки старинную шляпу-цилиндр.

Жена наконец оборачивается.

— О, это старье? Я и не знала, что он еще сохранился. Отлично подойдет.

— Секундочку, мадам. Одну секундочку, — уговаривает ее муж.

Нагнувшись, он ставит цилиндр на пол и, подбоченившись, окликает жену. Та оборачивается, уже открыв рот, чтобы спросить, что ему надо, когда он поднимает ногу и, на мгновенье вообразив себя исполнителем русских народных танцев в самый драматический момент выступления, муж опускает подошву на шляпу, превращая ее в лепешку, проламывая тулью, гордо продержавшуюся на высоте пятьдесят лет.

— Боже! — восклицает жена и, повернувшись к туалетному столику, смеется, от души глотнув шерри из стакана, стоявшего перед зеркалом.