Виктор Никитин - Легенда дьявольского перекрестка

Купец стал отцом пяти шустрых сорванцов с неуемной энергией и множеством затей. Внешностью они явно пошли в мать: красивые, ладные и послушные, если на них вовремя прикрикнуть. Дед, то есть отец Гретты, подарил мальчишкам манеры высокочтимых особ, а от бабки, то есть матери Гретты, они унаследовали любовь к дорогим подаркам, без которых Манхеген не имел обыкновения возвращаться к детям из своих бесконечных разъездов.

Глава семьи искренне верил, что сыновья переняли от него ум, деловую жилку и купеческую хватку. Хотя, в силу возраста и детской безалаберности проверить ожидания не получалось.

Безмятежная жизнь семьи Манхеген не казалась идиллией, она в самом деле была таковой, и у горожан обоснованно вызывала зависть. Хорошо еще, что это противоречивое чувство имело чаще всего белый цвет. Но у всего есть начало, и есть конец, так что однажды и такой идиллии суждено было закончиться.

С самого утра моросил неприятный дождь, изредка прекращаясь, чтобы ненадолго уступить очередь густому туману. К вечеру существенно похолодало, пошел мокрый снег. С очередной деловой встречи купец торопился домой и, кутаясь от ветра, с нетерпением ожидал тепло и уют семейного очага, а также горячий ужин в окружении родных.

В столовой на втором этаже к его приходу собрались все. Присоединилась даже младшая сестра Гретты, не так давно вернувшаяся из какой-то дальней поездки. Все переговаривались, шутили, обменивались свежими новостями и обсуждали услышанные за день сплетни. Манхеген, сильно продрогший на улице, наконец-то согрелся и сомлел. Осоловелыми глазами он с удовлетворением и удовольствием наблюдал за членами своей большой семьи.

Он ждал, что вот-вот родные примолкнут, будучи прерванными боем часов, и не сразу заподозрил неладное. Только присмотревшись к циферблату, как следует, Манхеген увидел, что стрелки показывают неверное время. Да, часы остановились. Еще утром старшие сыновья не смогли поделить игрушку и, не на шутку сцепившись, повалили часы, сломав их.

Угадав, куда смотрит купец, тесть небрежно протянул:

- Ничего страшного.

- Ничего страшного, - согласился Манхеген, и в тот же миг стул под ним разломился.

Купец неловко упал на спину, больно ударившись затылком, от чего в глазах свет померк.

- Ничего страшного, - поддакнула Гретта и издала странный неприятный звук, представлявший собой нечто среднее между стрекотом кузнечика в траве и скрежетом резака по металлу.

Зрение постепенно возвращалось. Манхеген приподнялся, увидев, что развалившийся под ним стул тот самый, на котором он сидел много лет назад, вечером, перед исчезновением старика Гюнтера. Обломки стула выглядели невероятно старыми, с желто-коричневым налетом на сколах, как любая деревянная вещь, надолго оставшаяся без ремонта.

Гретта протянула мужу руку, от которой оторвались невесть откуда взявшиеся цветочные лепестки, с цоканьем упавшие на пол. Манхеген сжал протянутую ему ладонь, когда рассмотрел все пять лепестков и узнал в них ногти, бледно-розовые, со следами крови по краям.

- Ничего страшного, - вместе со всеми повторила поднимавшаяся со своего стула мать Гретты, и тот же неприятный стрекочущий звук вырывался из ее гортани.

Пальцы жены были вялыми, мягкими и холодными. Кисть захрустела, и кожа с чавканьем слезла с нее подобно перчатке, обнажив бескровную пузырящуюся на воздухе плоть. Надвинувшийся тесть широко лыбился во весь рот. С его лица кожа ползла вниз, напоминая плавящийся на свечах воск. Она собиралась в большую каплю на подбородке, свисала на причудливо изогнутую шею. Трое сыновей подбежали к Манхегену, шумно закружились с громкими криками:

- Это мы сломали твои часы, папочка! Это мы сломали!

В их голосах не осталось ничего детского, ничего знакомого. Это был, скорее, скрежет, от которого волосы вставали дыбом, и в котором лишь отдаленно угадывалась человеческая речь.

С каждым прыжком дети теряли лоскуты кожи. Сначала ногти, а потом пальцы и ошметки плоти летели в разные стороны, попадая на парализованного купца. Четвертый из сыновей дополз до края стола. Его глаза вывалились из глазниц и болтались на тонких ниточках нервов, шлепая по щекам и оставляя на них сукровицу. Он уткнулся своим раскисшим лицом в затылок отцу. С коротким воплем купец качнулся в сторону, ребенок открыл рот, и его изжеванный язык с хлюпаньем упал отцу на брюки. Тот вскочил, отшвырнул от себя эту мерзость и столкнулся с тестем, который уже лишился лица и потерял нижнюю челюсть.

С криком ужаса Манхеген отпрянул. Мать Гретты, несколько раз пытавшаяся ухватить его за одежду, поскользнулась и рухнула на пол, зацепив свою младшую дочь с племянником на руках. Плоть, к тому времени превратившаяся в слизь, не выдержала удара об пол и фонтаном выстрелила вверх, разлетелась и залила все вокруг. Наступив на отброшенный язык, купец не удержал равновесия и закувыркался, заскользил в вонючей слизи.

Передвигаясь медленно и неповоротливо, члены семьи пытались добраться до Манхегена, теряя части своих тел, все ближе склоняясь к полу до тех пор, пока полностью не утратили мышц и не превратились в груды неподвижных костей.

Воцарилась тишина, нарушаемая лишь монотонным шумом непогоды за окнами. В голове Манхегена не было ни единой мысли, так как он просто-напросто не успел осознать все случившееся. И в этот момент сломанные часы принялись бить, сотрясая своим гулким боем весь дом, проникая глубоко в каждый предмет обстановки и в тело самого купца. Его выворачивало наизнанку, в голове плыло, в висках стучали молотки, и острый комок подступил к горлу, словно душа намеревалась вырваться прочь.

Ничего, кроме резко накатывавшего боя, Манхеген не слышал, однако что-то почувствовал, приподнялся на локтях и увидел, как ворошатся кости мертвецов. С каждым ударом часов они шевелились все резче и увереннее, рядом сгустками собиралась слизь и прирастала к костям, соединяя их между собой.

Распростершись на скользком полу, купец пополз вон, но убежать у него уже не получилось. С тем самым жутким и отвратительным стрекотом в воздух поднялось девять крылатых тварей отталкивающего обличья и явно дьявольского происхождения.

Чуть позже некоторые из горожан видели их вблизи и все же не сумели толком описать, потому как те не имели никакого подобия с кем-либо или чем-либо из реальности. Даже в самых буйных фантазиях такой несуразной мерзости не примерещится.

Существа имели две пары костяных крыльев, усеянных изогнутыми шипами, несколько длинных лап, заканчивавшиеся не пальцами или когтями, а огромными костяными крюками. Толстые черные волосы обрамляли их безглазые морды, которые более всего походили на вытянутые и обвисшие соски.