Джо Аберкромби - Полукороль

Сначала Ярви думал о людях, утонувших на корабле. Сколько человек умерло? Трещали доски, и заливалось море. Для того чтобы он мог спастись? Рабы тянули свои цепи ради последнего глотка воздуха, прежде чем Мать Море утаскивала их ниже и ниже, и ниже.

Но его мать всегда говорила: не стоит волноваться о том, что уже сделано. Волноваться надо о том, что будет.

Только ничего не менялось, и вина за прошлое, и беспокойство о будущем стали исчезать, оставляя лишь дразнящие воспоминания о еде. Четыре дюжины свиней, которых зажарили во время визита Верховного Короля. Так много для такого маленького седоволосого человека и его министра с жесткими глазами. Торжество, когда его брат прошел испытание воина. Ярви оставалось тогда лишь праздновать, зная, что сам он это испытание никогда не пройдет. Берег накануне его злосчастного набега; мужчины, готовящие еду, которая может быть их последней; мясо, вертящееся над сотней костров; жар такой, словно касается лица; кольцо жадных ухмылок, освещенных огнем, капающий жир и хрустящая чернеющая…

– Свобода! – взревел Ральф, широко распахивая руки, словно чтобы охватить весь необъятный простор пустой белизны. – Свобода замерзнуть, где пожелаешь! Свобода сдохнуть от голода, где захочешь! Свобода идти, пока не упадешь!

Его голос быстро затих в холодном воздухе.

– Закончил? – спросил Ничто.

Ральф опустил руки.

– Ага. – И они побрели дальше.

Не мысль о матери заставляла Ярви делать один тяжелый шаг за другим, с болью проходить одно расстояние за другим, вставать после леденящего падения, ступать в следы остальных. Не мысль о суженой, или о мертвом отце, или даже о стуле перед камином Матери Гандринг. Это была мысль об Одеме, который улыбался, держа руку на плече Ярви. Об Одеме, который обещал быть его напарником. Об Одеме, который спрашивал мягко, как весенний дождь, должен ли калека быть королем Гетланда.

– Я думаю, нет, – рычал Ярви, выдыхая пар через треснувшие губы. – Думаю, нет… Думаю, нет.

С каждым мучительным шагом Гетланд постепенно придвигался ближе.

На пятый день было ясно, хрустела ледяная корочка, небо было ослепляющее голубым, и Ярви казалось, что он может видеть почти всю дорогу до самого моря – полоски черного и белого далеко на горизонте черно-белой земли.

– Неплохо продвигаемся, – сказал он. – Ты должна признать.

Сумаэль, защищая глаза от света, хмуро смотрела на запад. Она не собиралась ничего признавать.

– Нам повезло с погодой.

– Не чувствую себя счастливчиком, – пробормотал Ральф, обнимая себя. – Джод, а ты чувствуешь себя счастливчиком?

– Я чувствую холод, – сказал Джод, потирая порозовевшие мочки ушей.

Сумаэль покачала головой, глядя в небо, которое, за исключением синяка далеко на севере, выглядело необычно чистым.

– Может вечером, может завтра, но вы узнаете, что значит неудачная погода. Приближается буря.

Ральф покосился.

– Ты уверена?

– Я не учу тебя храпеть, не так ли? Не учи меня быть штурманом.

Ральф посмотрел на Ярви и пожал плечами. Но еще до темноты она, как обычно, оказалась права. Тот синяк на небе рос, набухал, темнел и окрашивался в странные цвета.

– Боги сердятся, – пробормотал Ничто, хмуро глядя вверх.

– А когда они не сердятся? – сказал Ярви.

Снег повалил гигантскими хлопьями, застилал все и кружился вихрями. Ветер дул резкими порывами, бил со всех сторон сразу, толкал их влево и вправо. Ярви упал, а когда встал, не смог увидеть остальных. Он в панике пошел на ощупь и ткнулся прямо в спину Джода.

– Надо где-то укрыться! – завизжал он, едва слыша свой голос из-за ветра.

– Не буду спорить! – проревел Джод.

– Нужен глубокий снег!

– Снег у нас есть! – проревел Анкран.

Они добрели до дна узкого оврага, и это был самый многообещающий склон из тех, что Ярви смог отыскать. Поскольку снег валил так сильно, что прочие склоны были лишь мелкими призраками. Он копал, как кролик, вычерпывая снег между ног. Отчаянно закапывался вбок, а потом, когда прокопал на длину тела, вверх. Руки в лохмотьях мокрой парусины горели от холода, мышцы горели от напряжения, но он себя заставлял. Он копал так, словно от этого зависела его жизнь.

Она и зависела.

Сумаэль пробиралась вслед за ним, рыча сквозь сжатые зубы и используя топорик как лопатку. Сначала они откопали выемку, потом яму, потом получилась узкая нора. Анкран заполз сзади, высунув язык в щель между зубами – он вычерпывал снег. Следующим в холодную тусклость заполз Ральф, а потом Джод своими широкими плечами расширил место до пещеры. Наконец, внутрь просунул голову Ничто.

– Ловко, – сказал он.

– Вход надо чистить, – пробормотал Ярви, – иначе за ночь нас похоронит. – Он скорчился на утрамбованном снегу, развернул промокшие тряпки и подул на руки. У него и так пальцев было маловато, он не мог позволить себе потерять еще.

– Где ты этому научился? – спросила Сумаэль, усаживаясь рядом с ним.

– Отец научил.

– Думаю, он спас наши жизни.

– Ты должен его поблагодарить, когда увидишь. – Придвинулся Анкран. Они плотно прижались друг к другу – но так было уже несколько дней. Здесь, в этих пустынных местах не было места для гордости, отчуждения и вражды.

Ярви закрыл глаза и подумал об отце, который лежал, бледный и холодный, на плите.

– Мой отец мертв.

– Жаль, – донесся глубокий голос Джода.

– Хорошо, что хоть кому-то из нас жаль.

Ярви уронил руку и спустя миг понял, что она упала на руку Сумаэль. Ее пальцы, направленные кверху, вжались в его ладонь. Это было хорошо, и тепло, там, где ее кожа касалась его. Он не убрал руку. Как и она.

Он медленно сжал ее ладонь в своей.

Потом долго было тихо, ветер тихо завывал снаружи, внутри воздух потеплел, и Ярви под кучей снега стало так уютно, как не было с тех пор, как они ушли от костра Анкрана.

– Вот, – он почувствовал дыхание у лица, почувствовал, как Сумаэль мягко берет его за запястье. Его глаза резко раскрылись, но угадать выражение ее лица в темноте он не смог.

Она перевернула его руку и положила что-то на ладонь. Черствый, прокисший, наполовину промокший, наполовину замерзший – но это был хлеб, и, ради всех богов, он был рад его получить.

Они все сидели, прижавшись друг к другу, растягивали свои доли, жевали с чувством, похожим на удовлетворение, или, по крайней мере, облегчения. Один за другим они глотали, затихали, а Ярви раздумывал, взять ли снова руку Сумаэль.

Потом она сказала:

– Это последняя еда.

Все снова затихли, на этот раз намного менее спокойно.

Наконец в темноте раздался приглушенный голос Ральфа:

– Далеко еще до Ванстерланда?

Никто не ответил.

– Гетландцы самые лучшие, – донеслось хриплое ворчание Ничто. – Они дерутся, как один. Каждого прикрывает щит напарника.