Наталья Лебедева - Малахит

— Я думаю, ее припрятал Смарагд, и она хранится теперь в каком-нибудь тайнике… — предположила Агат.

— А зачем вообще кому-то нужны книги и карты? — спросил у девушек Паша.

— Ты что, они же стоят дороже многих украшений! — взволнованно ответила Лазурит. — У Бериллов их очень много. Дед и отец Брилле были Нефритами-книгоделами, а мать, Агат, составляла карты. Фортификационные агаты — большая редкость, такой дар дается не каждому. Да и книги делать — это ведь и писать надо без ошибок, и быть сильным камнем, чтобы работа не затягивалась на годы. Да, стоит это дорого, но все же — у меня в голове не укладывается…

— Я не думаю, что дело в деньгах… — прозвучал сзади голос Ксилолит.

— Тогда в чем же? — удивилась Сардоникс.

— Им могли понадобиться именно карты.

— Но зачем? Да и кому?

— Может быть, кто-то хочет найти вход в крепость?

— Найти вход? Вы имеете в виду армию Алмазника? Но зачем им карты? Алмазник ведь и так знает все ворота и двери. Да это и не секрет.

— А если им нужны потайные входы?

— А в замке есть потайные входы? — Сардоникс искренне удивилась и Паша подумал, неужели в Камнелоте нет ни одной легенды о тайных ходах?

— Конечно, есть, — Ксилолит скрипуче усмехнулась, — по крайней мере, они очень даже могут быть! Необходимо свериться по плану замка.

— Но, насколько мне известно, нет никакого плана замка, — сказала Агат.

— Нет, он есть. В заброшенном крыле. В малом тронном зале Малахита. План высечен на плите за троном и во времена моей молодости был прикрыт пологом синего бархата. Детьми мы часто забирались туда играть и часами рассматривали малахитовую карту. Иногда нас ловили, но Янтарь, отец Смарагда, не зря получил прозвание Добродушный — он никогда не наказывал детей за шалости. Так вот мне помнится, что есть еще два — три хода, которыми ныне не пользуются.

— Ну, все это надо еще проверить… — голос Агат был полон недоверия. Она и Сардоникс вновь отошли к рабочему столику.

Паша остался стоять рядом с Вадимом и Лазурит.

— А знаете, что я подумал? — вдруг сказал он. — Я понял, почему Александрит показался мне сначала неприятным.

— И почему? — поддержал разговор Вадим.

— Он очень похож на Алмазника. Тот же цвет волос, фигура, рост… Нос такой же прямой, глаза почти черные.

— Так они же родственники, чего ты удивляешься?

— Кто?

— Как — кто? Алмазник и Александрит. Ты думаешь, Александрита зря называют принцем?

— Точно. А как же я не сообразил? И кто они друг другу?

— Ой, я не помню. Александрит ему племянник какой-то: двоюродный или троюродный.

— А, кстати, чего ты здесь делаешь? — Паша сменил тему.

— А где я должен быть?

— Ты же, вроде, ходил все время с Лал…

— Да с ней все уже в порядке. И вообще, больные они какие-то, эти красные камни. Повернуты на своей войне. Больше ни о чем и думать не хотят. А если из лука промажешь, будут потом обсуждать сто лет, учить… Стреляют, стреляют. А чего стрелять, если и так знают, что попадут? Нет, мне больше нравиться нормальная компания…

Вадим приготовился было долго говорить об этих странных женщинах, но тут что-то похожее на эхо далекого землетрясения наполнило гостиную. И тут же запел боевой рог: один, потом второй, третий. Раздался клич «К оружию!», гостиная в минуту опустела. Мужчины убежали к месту сбора, женщины вышли на открытую галерею — оттуда почти ничего нельзя было увидеть, но слышны были бы звуки боя, если бы он был. Но его не было. Начинающаяся ночь была тиха и светла. Небо было усыпано звездами, ветерок едва колыхал тонкую ткань занавесок.

К тому времени, когда Паша и Вадим прочно обосновались в Камнелоте, Карат был уже мертв.

Оставив спутников у Липы, он побежал на северо-запад. Он должен был найти хозяина.

Карат бежал быстро и красиво, как бегают только большие собаки; травы хлестали его по брюху, осыпались нежные лютики, ромашки склоняли свои головы с белыми коронами, клевер почтительно и пугливо прижимался к земле под тяжелой царственной лапой.

Карат бежал несколько часов, отдыхал, переходя на размеренную и вальяжную рысцу, останавливался, слушал, нюхал, словно в задумчивости опускал голову на грудь.

И вдруг почувствовал, что хозяин совсем рядом, гораздо ближе, чем он думал! Пес обрадовался, рванулся было вперед, но упал. Отказала правая задняя лапа. Видимо, удар копытом по голове не прошел зря.

Из последних сил пес дополз до ближайшего куста. Он уснул там и спал почти целые сутки. Проснулся следующим вечером. Попробовал встать: лапа слушалась, правда, наступать на нее было трудно, она казалась чужой.

Пес пошел по лугу. Напился из ручья, разорил спрятанное в густой траве гнездо перепелки. И так вот медленно, прихрамывая, к утру он добрался до дома, где жил сейчас его хозяин.

Это был даже и не дом, а фургон, похожий на кибитку странствующих знахарей. Привезли его сюда не так давно — лес еще не успел залечить раны, оставленные четырьмя тонкими железными колесами. Старая кляча — настоящий мешок с костями — паслась на краю поля. Срывая траву, она пугливо косилась по сторонам — будто боялась, что ее уличат в воровстве.

Карат остановился, сел, склонил голову на бок и принялся наблюдать за грязным фургоном.

Первым из него вышел темноволосый мужчина. Он был не то чтобы полным, но каким-то рыхлым, обрюзгшим. Волосы, когда-то цвета воронова крыла, начинали седеть и приобрели неопределенный серый оттенок, к тому же они были давно не мыты и плохо стрижены. Возраст определить было трудно, на первый взгляд казалось, что ему от тридцати пяти до сорока лет. Мужчина нацепил на себя потрепанный белый костюм дворянина. Весь костюм был усыпан опаловыми шариками, кабошонами и камнями иных форм. Каждый камень висел на дешевой железной цепочке. В общем, создавалось впечатление, что это полусумасшедший продавец брелоков.

За ним на ступени, ведущие ко входу в фургон, вышла женщина столь же неряшливая и такого же неопределенного возраста. Кроме бриллианта на единственном перстне, никаких других камней у нее не было. Она была высокой и болезненно худой. Платье болталось на ней, и создавалось впечатление, что это платье с чужого плеча. Оно было из белого атласа, шифона и кружев, но приобрело тот серо-желтый оттенок, который приобретают старые свадебные платья, годами хранимые в сундуках. Кожа на ее лице была гладкой, но лежала странными складками, похожими на складки давно отвисших тяжелых гардин. Тот же болезненный оттенок, что и платье, приобрели и глаза женщины, которая когда-то с полным правом носила имя Бриллиант.

Потягиваясь и толкаясь, вбежали на лестницу двое детей наследного принца — мальчик и девочка. Путаясь в длинных ночных рубашках, они побежали к ручью, но не столько умывались, сколько брызгались, да так, что уже через пятнадцать минут ткань стала совершенно прозрачной и облепила худые ножки брата и сестры. Мать и отец не обращали на них никакого внимания.