Карина Демина - Ведьмаки и колдовки

…ведьмак же ж… и цветы на втором этаже завяли, а только-только привезли их, и в магазине уверяли, что розаны свежайшие, утрешней срезки…

…на кухне молоко киснет, невзирая на ледник и защиту…

…сказывали опять же, что неспокойно стало на этаже. То тени какие-то мелькают, то холодом запредельным тянет. А еще в газетенке желтой, мерзкой, написали, что будто бы на завтрак ведьмаку блинчики с человечиной подают… нет, повар при гостинице работал отменнейший, к капризам постояльцев привыкший… но чтобы с человечиной…

Газетенка врет, конечно, но репутация страдает-с.

Теперь вот всякие престранные, подозрительного пошиба личности ведьмака спрашивают. И может статься, что по пустой надобности, которая Аврелия Яковлевича, накануне легшего поздно и строго-настрого запретившего себя беспокоить, в расстройство введет. А от того расстройства гостинице новый ущерб приключится… Не пусти? Так вдруг и вправду важное что, и тогда Аврелий Яковлевич снова расстроится…

Управляющий, подавив не то вздох, не то зевок — нынешнее утро выдалось на радость спокойным, мирным даже, — решил, что как бы ведьмак с гостем ни поступил, то это личное их дело…

Главное, чтоб гостиница уцелела.

Приняв сие решение, управляющий взмахом руки подозвал коридорного. Не столько заботясь о том, чтобы гость не заблудился, сколько, чтобы под присмотром был… а то еще сопрет чего ненароком.

К счастью для Гавела, Аврелий Яковлевич проснулся рано. И причиной этакой, вовсе не характерной для ведьмака бессонницы было смутное беспокойство, которого день ото дня прибывало.

— Надо же, какие гости, — сказал Аврелий Яковлевич недружелюбно. — Ну проходи, волчья сыть…

— Почему волчья сыть? — Гавел вошел бочком и к стеночке, к обоям цветастым прижался.

— А потому, что таких, как ты, волкодлакам скармливать надобно… в воспитательных целях.

Уточнять, кого именно Аврелий Яковлевич собирался перевоспитать этаким нестандартным способом, Гавел постеснялся.

Ведьмак курил.

Сидел в низком кресле, закинув босые ноги на низенький столик с инкрустацией розового дерева. И темные, задубевшие до каменной твердости пятки Аврелия Яковлевича отражались в белом фарфоре. По утреннему времени облачен был ведьмак в расшитые незабудками подштанники и халат из стеганого шелка. Трубку, старую, с треснувшим чубуком, он держал в ладони, а дым пускал из ноздрей.

— Ну и долго молчать собираешься? — поинтересовался он минут этак через пять, и каждую Гавел шкурой чувствовал.

— Н-нет…

— Раз нет, то садись… кофейку вон налей…

Гавел присел на самый краешек стула. Неловко ему было. И под внимательным, хоть и насмешливым взглядом ведьмака, и просто… стульчик-то резной, с обивкой гобеленовой, розово-золотой.

Столик аккуратный.

И фарфор высочайшего качества… розочки в вазе… и чья-то челюсть на белом с синей каймой блюдце. Гавел моргнул, но челюсть не исчезла. Кость была темной, с пожелтевшими зубами, среди которых особо выделялись длинные клыки.

— Не обращай внимания, — махнул Аврелий Яковлевич и выбил трубку в фарфоровую же чашечку. — Кофею, говорю, налей. Есть хочешь?

— Н-нет, — соврал Гавел, стараясь не глазеть на челюсть.

— Хочешь.

Аврелий Яковлевич дотянулся до колокольчика, и коридорный явился тотчас.

— Любезный, завтрак принеси… на двоих. Что у вас там сегодня?

…блинчики с семгой, яйца-бенедикт под сырным соусом, фруктовый салат в хрустальной вазе…

…эклеры, щедро политые шоколадом.

…сладкие сырные трубочки…

— Ешь, ешь. — Аврелий Яковлевич все это великолепие не удостоил и взгляда. Вытащив из кармана кисет, он взвесил его на ладони и со вздохом в сторону отложил. — Вредная привычка. Борюсь.

Судя по тяжелому мареву дыма, борьба проходила с переменным успехом.

И Гавел, тоже вздохнув — он не мог себе позволить этакой приметной привычки, поскольку нюх у его клиентов хороший, а у собак и того лучше, — подвинул к себе блюдце с блинчиками.

И кофею налил.

Нет, он подозревал, что ему кусок в горло не полезет, но и оскорблять хозяина отказом опасался. Тот же, отложив трубку, взялся за челюсть.

Поднял двумя пальцами, повертел, понюхал…

— Ешь, — велел. — А то тощий, смотреть больно. Я вот тощим людям не доверяю. Я людям в целом не доверяю, потому как оные люди по натуре своей склонны пакостить ближним… и дальним…

Гавел кивнул.

Блинчики, наверное, были вкусными. И все остальное не хуже. Он ел, не смея перечить ведьмаку, который с непонятной Гавелу любезностью все подвигал то одну, то другую тарелку.

А челюсть на блюдце вернул.

— Этот вот при жизни великим интриганом себя мнил. А как по мне — дрянной человечишко… и чем все закончилось?

— Чем? — послушно спросил Гавел.

— Собственная любовница удавила. Из ревности. Кстати, беспочвенной…

Гавел подавился, и широкая ладонь ведьмака с немалой силой впечаталась в спину.

— Осторожней надо быть. — Аврелий Яковлевич произнес это с упреком. — А то, знаете ли, я и мертвого допросить способный, но с живыми оно в чем-то проще.

Побледневший Гавел чашку с кофе осушил одним глотком. И согласился, что с ним, живым, будет много-много проще, нежели с мертвым.

— Поел? Вот и молодец. А то небось всю ночь на ногах… поганая у тебя работа, Гавел… сменять не пробовал?

— На что?

Аврелий Яковлевич склонил голову набок и велел:

— Встань.

Гавел вскочил.

— Повернись спиной…

Повернулся, хотя инстинкт требовал немедля убраться из нумера если не через дверь, на пути к которой стояла крупная ваза со стремительно увядающими розами, то через окно. Останавливало лишь понимание, что не выпустит штатный ведьмак свою жертву.

— Расслабься…

…а вот это было не в Гавеловых силах. Он честно попытался убедить себя в том, что не стал бы Аврелий Яковлевич будущую жертву блинчиками с семгой потчевать…

…разве что фаршировал этаким хитрым способом…

…и по спине мурашки побежали, а шея так вовсе взопрела, верный признак: будут бить.

— Лови! — рявкнул Аврелий Яковлевич.

И Гавел, подчиняясь и крику этому, и собственному страху, и инстинкту, извернулся, поймал. Он сжал в руках нечто сухое и странной формы, не сразу сообразив, что держит изрядно грязную человеческую челюсть. И крепко держит, так, что острые клыки вспороли кожу на ладони, потекли крупные брусвяные капли.

Гавел смотрел на них, не в силах взгляд оторвать.

А кровь падала.

На пол… на выжженные ведьмачьим огнем знаки, наполняя их до краев, расползаясь уже не кровью, но алым пламенем.

Гудело.

Холодом тянуло из-под пола, из самой земли, хотя и разумом понимал Гавел, что до земли той — семь этажей каменной постройки. Он будто бы видел их, каждый и сразу, и апартаменты люкс, и комнаты высшей категории с люстрами стеклянными, и вовсе скромные комнатушки, в которых селили прислугу. Видел коридоры и коридорных, горничных, занятых уборкой, кухню, повариху, которая прикручивала к ноге шмат свежей вырезки. Видел шпицев и мопсов княжны Сагань и саму княжну, забывшуюся полуденным сном… и сам этот сон в ярких его подробностях, которые заставили Гавела покраснеть.