Карина Демина - Ведьмаки и колдовки

— Все, дорогой мой… с самого начала…

И Гавел, сонно моргнув… — комната вдруг сузилась до глаз Аврелия Яковлевича, которые, вот диво, были разного цвета. Левый зеленый, а правый — карий… или наоборот? Как ни силился Гавел разглядеть, не удавалось…

Но говорить он говорил.

Про детство свое… про старуху, тогда она еще не была старухой, а матерью… про отца, слабого и пьющего… про братьев своих, которые появлялись на свет, но жили недолго, вскоре переселяясь из старого дома на местное кладбище… про скандалы… про то, как хирела, приходила в запустение отцовская лавка… про соседок, с которыми матушка перессорилась, а били Гавела.

Не соседки — дети их, сбивавшиеся в стаю.

Он пытался давать отпор, но не получалось…

…про свой побег из отчего дома в пятнадцать лет… про Познаньск и грузчиков, среди которых подвизался… про университет, куда попал случайно, но остался, одержимый новою мечтой — стать ученым человеком. Про мытье полов и подсобные работы на кухне… про учебу, что Гавелу нравилась, хотя и давалась непросто…

…про первую его статью, пустую, о работе попечительского комитета и приютах сиротских… о том, что отметили ее… и про статьи иные, за них платили гроши, но Гавел собой гордился.

Про то, как вернулся в отчий дом, желая похвастать тем, чего достиг…

Не перед кем.

Отец умер, а мать, уже как-то в старуху превратившаяся, вцепилась в Гавела клещом. Пришлось лавку продать за гроши, а дом и того дешевле… она же жаловалась на здоровье… и услал лечиться на воды.

Мать все-таки.

Рассказывал и про «Охальника», где платили прилично, и про собственные вялые попытки жизнь обустроить хоть как бы… и про то, что устал он…

— Вот оно как. — Аврелий Яковлевич подсунул очередной кусок торта, который Гавел принялся есть руками. Он снова был голоден. — Ничего…

— Что вы со мной сделали? — спросил Гавел, потому как устал уже бояться.

— Я? Помог силе выбраться.

— Какой силе?

Аврелий Яковлевич сел, скрестивши руки на груди.

— Обыкновенной. — Он дернул себя за бороду. — Той, которая тебе от матери досталась… колдовка она… а ты — ведьмак.

Колдовка?

Ведьмак?

Странное он говорит.

Аврелий Яковлевич поднялся.

— Дар, он разным бывает, особливо у женщин… люди говорят про светлый и темный, но это неверно. Свет и тьма в каждом имеется, и только от человека зависит, чего в нем больше будет. А дар же… это сила. Много ее, мало — дело третье… но одна сила рождается от собственной души человеческой, сути его, а другую он от мира берет. И ладно, ежели от солнца или воды, от земли, огня. Но такую силу взять умение надобно. Куда как проще из иной живой твари вытянуть.

Гавел потрогал себя за руку.

Он — ведьмак?

— Вот она и тянула. Скандалить любила, это верно… ей-то с криком сил прибывало, а вот от иных людей, так напротив… отец твой, верно, язвою мучился? И почечными болями? Печень пошаливала? Да и сам весь больным был?

Гавел кивнул.

Он ведьмак. А старуха — колдовка… странно… она просто старуха. Склочная. Занудная, но…

— Не веришь? — Аврелий Яковлевич уселся напротив и пальцы в сахарной трухе облизал. — Это зря… такая колдовка — навроде упыря. Частенько она и сама не понимает, чего делает. Точнее, понимает, что когда рядом кому-то плохо, то ей, напротив, хорошо. Вот и пытается делать так, чтобы все время плохо. А главное, примучают они человека, заморочат, вот бедолага и терпит, день за днем, год за годом, пока вовсе в могилу не сойдет. Тебе еще повезло.

— В чем?

Везучим Гавел себя не ощущал.

Выходит, что мать его… и дети… братья, которых хоронили… и отец с его постоянными жалобами, кашлем кровавым…

— Живой остался, — жестко произнес Аврелий Яковлевич. — И правильно мыслишь. Прочих-то она высосала…

Гавел обнял себя, пытаясь справиться с дрожью.

Ложь.

Зачем ведьмаку врать?

— Тебя вот оставила… — Аврелий Яковлевич премерзко ногтем по столу постукивал. — Сила в тебе немалая, да только матушка твоя не давала ей подняться… и до самой бы смерти не дала бы. А там, глядишь, и новую жертву нашла.

— После смерти?

— После твоей, дорогой мой, смерти. Ешь давай. А то глядеть тошно, кости одни… но ничего, как говаривал мой наставник, были бы кости, а мясо уже нарастим.

И Гавел, отбросив стеснение, снял масляную розу, сам удивляясь, куда в него столько-то лезет.

— Самая крепкая магия на крови оттого, что через кровь чужую жизненную силу вытянуть проще простого. Одно, что у голубя каплю возьмешь, у кошки — две, а вот с человека крепко поиметь можно. Ему богами бессмертная душа дадена, и ежели исхитриться, добраться до этой души, то и обретет ведьмак или колдовка источник собственный, не то чтобы вовсе бездонный, но такой, которого надолго хватит. К счастью, связать душу очень непросто…

Аврелий Яковлевич замолчал, явно раздумывая о чем-то своем. Он водил заскорузлым пальцем по скатерти, по вышитым на ней сердечкам и розам, а Гавел жевал, не смея прерывать его, наверняка важные, мысли.

— Ты спрашивай, спрашивай, а то ж изведешься весь от любопытства, — разрешил Аврелий Яковлевич, распрямляясь.

— Я… и вправду ведьмак?

— Ну… не ведьмак пока, ведьмачок недокормленный.

— А как вы… откуда… — Гавел замолчал, кляня себя за косноязычие.

— Оттуда… вона, твоих рук дело? — На стол лег «Охальник» с последнею статьею и снимками.

— М-моих…

— Чего краснеешь, как монашка в мужской бане? Сам знаю, что твоих… и ведь не первая статейка-то…

Гавел голову в плечи вжал, морально смиряясь, что и ведьмаки биты бывают.

— Экий ты… затюканный, — с непонятною печалью произнес Аврелий Яковлевич. — Совсем она тебя выела. Я ж не о том, бедолажный. Мне бы еще того разу, когда ты в саду моем прогулялся, задуматься, как это у тебя вышло… удачливый ты больно. И в каждую-то дыру пролезешь, и охрана тебе не помехою… и полог мой пробил…

— Я… амулетом.

— Амулетом он. — Аврелий Яковлевич хмыкнул. — Знаешь, куда амулеты свои засунь? Вот-вот, именно туда… это я фигурально выражаясь. Плох тот ведьмак, чье колдовство на амулет взять можно. А я, чай, не из недоучек…

— Я не…

— Стихийный выброс силы. Бывает такое в минуты душевных волнений. Поверил, что амулетик тебе поможет, вот и… помог, на твою бедовую голову. — Тяжелая рука Аврелия Яковлевича пригладила взъерошенные волосы Гавела. — Ничего. Теперь-то я за тебя возьмуся…

Прозвучало как-то не сильно обнадеживающе. И Гавел, жалобно вздохнув, указал пальцем на челюсть, которая по-прежнему лежала на краю стола.

— А…

— Бэ, — ответил Аврелий Яковлевич. — Еще один упрямец… был ведьмаком при дворе Миндовга… и пропал. Так оно редко бывает, чтобы ведьмак пропал бесследно. Мы-то народ беспокойный, сам увидишь… и не живым, так мертвым… а этот исчез, будто и не было никогда.