Марина Кимман - Флейта Нимма

— У тебя обеспокоенный вид, — сказала Омо. — Пойдем?

Я не заметил, как кончилось собрание.

— Надо рассказать Таиру, — я потер голову. Слишком много мыслей в последнее время, нехороших мыслей, тягостных.

— Таиру?

Я кивнул.

— И. Надо научиться хорошо петь. Это… вопрос жизни и смерти. Если мы будем тренироваться только по ночам, дело пойдет слишком медленно.

— К чему такая спешка?

Я вспомнил, что случилось в Степи. Нельзя позволить песне нимм звучать в полную силу. Просто нельзя.

— Поверь мне — лучше бы нам поторопиться, — сказал я.

Через несколько дней — сколько именно, сказать трудно, он не ладил с понятием времени — Аллегри понял, что пустынники не просто так называли Стену бесконечной.

Нигде не было ни единого намека на дверь или пролом. Не говоря уже о смотровых башнях — после поселения они не встречались ему ни разу.

Оставался единственный вариант — перелететь.

Он научился планировать с дерева. Для полноценного полета этого было явно недостаточно. Даже если он найдет дерево… взять с собой лошадь и большую часть припасов он все равно не мог.

Была ли это прямая дорога к смерти, в той пустыне? Вопрос риторический, и, тем не менее, он часто возникал в голове Аллегри в эти дни.

У него настолько болела рука, что сосредоточиться на чем-либо — тем более на заклинании полета — было невозможно. Через пару дней после побега Аллегри замотал ожог тряпкой, просто потому, что не знал, как его лечить, а вид местами почерневшей, местами пузырчатой руки еще и усиливал боль.

Он знал, что такой ожог просто так не пройдет. Потому что часть пальцев вообще не двигалась, и больше напоминала угольные карандаши, нежели живую плоть.

Этого не было в его сне про флейту.

Аллегри ждал, пока он привыкнет к боли. Ну хоть немного. Если это вообще возможно.

Он знал, что если не сможет взлететь с первого раза, то на второй у него просто не хватит сил. В конце концов, он же не какой-нибудь болтающийся без дела бог вроде Чапеля, которому левитировать — все равно что в трактир прогуляться.

Взойдя на один из холмов, художник увидел вдалеке очертания осеморских гор. Идти дальше не имело смысла. Местные дикари, по слухам, были крайне недружелюбны, а задерживаться у них долго Аллегри не собирался.

Он остановил лошадь возле извивистого дерева, росшего прямо рядом со Стеной. Его нельзя было назвать очень высоким, но, по крайней мере, Аллегри хотя бы мог на него взобраться и прыгнуть.

А там — будь что будет.

Он спешился, привязал лошадь и стал перекладывать в одну сумку самое необходимое. Кобыла сразу потянулась за ковылем, и Аллегри, и без того нетвердо державшийся на ногах, выронил кусок вяленого мяса на землю.

— Да стой ты. Потом наешься.

Лошадь скосила на него глаз и недовольно фыркнула. Однако все же замерла на месте.

Один бурдюк с водой оказался полон, во втором немного плескалось на дне. Аллегри взял оба, перекинув их через плечо.

Затем, взобравшись на ближайшее дерево — на что потребовалось часа три, вместе со всеми попытками и отдыхом — он прыгнул.

Если бы заклинание не удалось, Аллегри, скорее всего, разбился. Однако магия, хоть и слабо, но сработала. Этого хватило почти на весь полет.

Почти, потому что за Стеной магия вдруг исчезла. Аллегри рухнул.

С трудом приподнявшись — при падении он сильно ударился коленями и локтями, он огляделся.

От горизонта до горизонта раскинулось море песка. Вдалеке ветер сдувал барханы, и они медленно, словно нехотя переползали с места на место. Почти как живые существа.

От них шел звук, как от медных труб; песок под ногами тихо звенел. Аллегри встряхнул головой. Откуда-то еще доносились колокольчики.

Все-таки не зря это место называли Поющей Пустыней.

Горы отсюда виделись сплошной серой массой. Где-то там, посреди этих хребтов, что вздыбились между Осеморем и песком, стоял Храм Музыки.

Аллегри поднял свои сумки. Из бурдюка пролилось; он выругался: плохо закрыл перед прыжком. Теперь питья оставалось меньше чем на день. Аллегри с тоской смотрел, как звенящий песок впитывает воду.

Стена со стороны пустыни была выщерблена песками. Какие-то кирпичи выпали, какие-то раскрошились.

Солнце тем временем уже закатилось за Стену, и на песок теперь падала гигантская тень, сумеречно-синяя; ветер усиливался, отчего казалось, будто по пустыне двигается оркестр из невидимых музыкантов.

Аллегри достал карту. К Храму музыки вела тропинка между двумя самыми высокими пиками, в нескольких днях пути от этого места. Если идти вдоль хребтов, то опасность заблудиться сводилась к нулю… Да и шанс найти воду там был куда выше, чем здесь. Однако после Тотен-Лихта, с его странным светом, Аллегри не доверял горам.

Следовало идти сейчас, пока спала жара. Пока у него есть хоть какие-то силы.

О нет, вовсе не солнце оказалось главной опасностью в Поющей пустыне. Аллегри понял это очень скоро.

Во-первых, песок засасывал. Стоило остановиться хотя бы на минуту, как ноги погружались до щиколоток. Может, это и не так много, но вытаскивать их снова и снова было очень утомительно. Во-вторых, пустыня пела. Аллегри несколько раз поймал себя на том, что, заслушавшись, идет совсем не в ту сторону.

Теперь он понимал, зачем пустынникам эта их бесконечная Стена.

Аллегри не заблудился только потому, что боль время от времени перебивала все остальные ощущения.

Он ориентировался на Луну, которая висела прямо над горами, освещая снежные шапки на пиках таинственным сиянием.

Ближе к середине ночи Аллегри остановился, чтобы смочить губы водой. И заметил что-то странное.

Ветер стих, пустыня едва слышно гудела. Вдали, как морская гладь, волновалась поверхность песка.

На ней вдруг появились блики. Они вспыхивали в разных местах, и тут же пропадали, оставляя за собой легкий звон — как если бы кто-то прошелся монетой по хрусталю. По барханам пробежали разноцветные сияющие ленты. Какие-то из них изгибались, другие скручивались в спирали. Каждая звучала с определенной тональностью. Легко узнавались клавесин и колокольчики. Одна — голубая — линия походила на высокий женский голос, который пел на неведомом языке.

Он увидел, как по песку забегали маленькие холмики. Вдруг из одного выскочило что-то среднее между рыбой и змеей. Оно раскрыло полупрозрачные, светящиеся золотом крылья-плавники, спланировало и снова нырнуло в песок.

Аллегри увяз по колено, прежде чем смог очнуться. Он даже забыл, зачем остановился, хотя бурдюк уже был развязан и поднесен к губам.

Пришлось откапывать, и быстро, потому что сумки тоже погружались в песок. Мелодия между тем не затихала, наоборот, к ней присоединялись все новые и новые голоса. Больше сил ушло на то, чтобы не отвлекаться, чем на попытки освободиться.