Марина Кимман - Флейта Нимма

— Ну, попробуем, — сказала она.

Ее руки окутались мягким, оранжево-алым цветом. Я присоединился. Мой огонек оказался ярко-зеленым. Фонари легко снялись с места и полетели, в небо, где уже парили сотни самых разных огней.

Омо издала восхищенный вздох.

— Я понимаю тех, кто приходит на их свет. Они дарят надежду, — сказала она. — Лемт… смотри…

Омо смотрела на пустыню. В ее глазах я увидел разноцветные всполохи, перевел взгляд…

Песок светился. Мало того — в пустыне играли какие-то существа, похожие на длинных крылатых рыб.

— Ты это слышишь? — она перегнулась через перила, чуть ли не падая со смотровой площадки.

И правда, был какой-то тихий звук, на который я поначалу не обратил внимания — засмотрелся на игру света.

Однако он становился громче. Скоро я различил колокольчики, женский голос, с десяток самых разных инструментов. Все это сплеталось в дивную мелодию.

И я вдруг понял, что моя песня стала бы чище, лучше, прекраснее, если бы мне удалось добавить в нее что-то от Поющей пустыни. Хотя бы пару нот.

— Омо, — я повернулся к ней и взял ее руки в свои. Мне не пришлось ничего говорить, она просто кивнула. Я знал, что на той стороне ее гелиала распускается призрачный цветок; секунда — и вот она вся, с ног до головы, зазвучала, смешиваясь с тем, как звучал я и моя мелодия. Мы обнялись, и это был свет, и звук, и всё на свете.

Сколько длилась песня, сказать было трудно. Луна и звезды поменяли свое положение, но ночь и не думала кончаться. Отшельники собрались возле башни — даже Таир вышел из дома; с другой стороны стены на нас смотрели какие-то маленькие люди с копьями. Глаза и оружие у них были разрисованы золотой краской.

Карлики вдруг подпрыгнули, ударились о песок и превратились в рыб. Тех самых, что еще недавно играли в песчаных барханах. Взмахнув крыльями, они подлетели к башне и уронили к ногам Омо какую-то вещицу, после чего) всей стаей умчались в сторону гор.

Их подарок едва не завалился в щель между досками деревянного настила. Я поднял его: это была цепочка с кулоном странной формы, походившим на обломок внутренней части спиральной раковины. Он никак не был оформлен, просто висел на маленьком колечке темного металла.

Я посмотрел на него с той стороны, ожидая увидеть все, что угодно, начиная от талисмана на удачу, и заканчивая смертельным заклинанием. Меня ждало разочарование. Раковина, похоже, была просто раковиной, и ничем больше.

Я протянул цепочку Омо. Она пожала плечами.

— Подарок есть подарок. Откуда они взяли раковину, в пустыне-то?

Мы спустились вниз по лестнице, на этот раз в полной тишине. Когда я открыл дверь, нас оглушил гром аплодисментов. Отшельники ликовали, по-другому это назвать было нельзя. Таир стоял чуть поодаль и улыбался нам. Поймав мой взгляд, он кивнул и тихо ушел.

Уже через секунду я ему позавидовал. Пустынники забросали нас вопросами.

— Как вы это сделали?

— Научи меня так петь!

— Эй, ну хватит, хватит, — сказала Омо, когда терпение у нее — довольно быстро — кончилось. — Я устала, я хочу спать. Ты хочешь? — спросила она у меня и тихонько пнула, чтобы не вздумал сказать правду.

Я не хотел ни спать, ни продолжать праздновать. Было приятно, конечно, что отшельникам так понравилось, но в то же время этот их шум как будто оскорблял нашу с Омо песню.

Хотелось тишины.

Дом, где спала Омо — а последнее время и я, был тих и пуст. Хозяин дома, похоже, намеревался гулять до утра.

Что ж, тем лучше.

Я уже погрузился в дремоту, когда почувствовал на своем лице легкое дуновение ветра. Что-то мягкое и робкое коснулось моих губ, затем превратилось в поцелуй. Я открыл глаза.

Омо улыбнулась.

— Ну их, эти дурацкие предсказания, — просто сказала она.

Утром я понял, что на самом деле значит фраза "заново родился".

Омо все еще спала. Одна ее рука устремилась вперед, как будто она пыталась дотянуться до чего-то; утренний свет играл на ее коже и волосах. Она улыбалась, детской, искренней улыбкой, какую я нечасто видел у нее до этого утра.

Я протянул руку и осторожно, стараясь не разбудить, погладил ее по щеке.

— Щекотно, — пробормотала она и зарылась под одеяло. — Чего не спишь? — раздался ее приглушенный голос.

— Да солнце встало. И я… с ним.

Она пробурчала что-то насчет совести и раннего утра.

В поселке послышался шум. Такой, встревоженный, какой бывает при пожаре или когда кого-нибудь грабят. Он приближался.

Омо выглянула из-под одеяла.

— Что там?

Я шагнул к двери, и вдруг, без какого либо перехода, понял, что проваливаюсь, проваливаюсь…

О нет, только не опять

…в бездонный черный колодец, из места, где была музыка, туда, где существовали только темнота и песня нииимниииммнииммммммм…

Лемт шагнул к двери, и, вместо того, чтобы выйти, закрыл ее на замок. Он повернулся к Омо.

— Лемт? — спросила она.

У него были жучиные глаза, глаза бессмысленного существа. Он оскалился. Его пальцы вдруг удлинились, закостенели, стали острыми, как ножи.

Омо, в первый раз за очень долгое время, потеряла контроль над своим гелиалом. Белый, неровный свет заполнил комнату. Лемт бросился на нее.

Омо заорала и кинула на него одеяло. Когти прорезали толстую ткань. Девушка оглянулась. Ей стало ясно, что у нее ни единого шанса… если она останется в этой комнате.

Лемт освободился от одеяла и снова прыгнул. Омо отскочила в последний момент и ударила его лавкой — очень тяжелой, надо заметить. Однако на чудовище это нисколько не подействовало, только замедлило на секунду.

Она выбежала в соседнюю комнату, закрыла дверь. Лемт снес ее с одного удара, однако Омо не стала смотреть, что будет дальше. Она полезла на чердак.

Лестница немного его задержала — кажется, это существо просто не знало, как ей пользоваться. Однако оно довольно быстро научилось.

Несколько секунд, пока Лемт лез наверх, Омо металась по чердаку. Она забаррикадировала люк старым хламом, надеясь, что хоть это поможет. Бесполезно. Вещи взлетели, ударились о перекрытия крыши. Она оглянулась. Нет, ничего не поможет. Лемт уже надвигался на нее. Когти полоснули воздух совсем рядом с ее лицом. Омо заорала и побежала, все равно куда, лишь бы это существо не приближалось.

Чердачное окно… единственный выход.

За секунду до того, как ее ударила земля, Омо увидела в толпе бегущих к дому пустынников знакомое лицо. Правда, осознать, кто это, она не успела.

Анкем предупреждал. "Один вышел, один и вернешься".

Чтобы там ни говорили Омо и Лемт, но они были под его, Винфа, ответственностью. Он не имел никакого права подвергать их опасности.

И потому Винф исчез, рассчитывая к середине лета добраться до места, где выпадала солнечная роса. Потому что если идти в одиночку, никто не может пострадать, кроме него самого.