Марина Кимман - Флейта Нимма

Только он недооценил силу связи между шаманом и его учеником. Он знал, что без последствий их расставание не обойдется, но чтобы настолько…

Чем дальше он уходил, тем сильнее его мучили кошмары. Хуже всего было то, что они не предвещали ничего конкретного, так, какие-то смутные предчувствия. Это было крайне странным для Винфа, который всегда видел либо вещие сны, либо те, в которых он мог управлять ходом событий. Ойгур просыпался с таким ощущением, что ничего нельзя сделать, что уже слишком поздно. Разум как будто был опутан паутиной.

Он с самого детства ненавидел чувство беспомощности.

Сон, после которого Винф решил, что с него хватит, был настолько простым, что другой человек бы никогда не обратил на него внимания. Так, может, кинул бы соль через левое плечо, да и забыл бы об этом.

Но только не Винф…

Сон длился бесконечно. И в нем ничего не происходило. Перед глазами была темнота, и Винф откуда-то знал, что Лемт стал ею. Можно было бы сказать, что стояла тишина, но это было не так. Странное ощущение, как будто сама тьма выла от безысходности, на границе слышимости, словно убивали немое существо.

А потом Винф, после долгих безуспешных попыток как-то уйти из этого сна, наконец проснулся. Он долго смотрел на небо, созвездия которого были такими же, как на его родном полуострове Ойгир — но в другом месте и под другим углом, а потом, когда забрезжил рассвет, собрал вещи и решительно пошел обратно. Его родные, спавшие сном снежных бабочек, должны были умереть через семь лет, и он надеялся за это время выучить и отпустить Лемта. Кто знает, может, в последний момент он все-таки найдет лекарство. Не солнечную росу, за которой он уже просто не успевал, а что-нибудь другое.

Впрочем, была, конечно, возможность освободиться — в том случае, если бы Лемт умер. Его учитель, Укшани, предупреждал его, что шаман, ученика которого постигла смерть, представляет собой самое жалкое зрелище, которое только можно вообразить. "Если не хочешь стать животным", говорил он, "постарайся выучить его до конца. Или вообще не бери на себя учеников".

Проблема была в том, что понятия "бери" как такового здесь не существовало. Если так случалось, что рядом с шаманом кто-то видел мертвых, то это означало, что он сразу же становился его учеником. Единственный способ избежать этого полностью был такой: уйти в скалы и лед, и никогда не выходить к людям. Так что Укшани тут лукавил, теперь Винф это ясно понимал.

И еще яснее он видел, что если Лемт не справится, то все пойдет прахом — начиная от его, пусть и слабой, надежды добыть солнечную росу, и заканчивая тем, чем должны были стать Поющие сердцем. Ойгур не мог сказать конкретно, что ждет их в будущем, однако он, тем особым чутьем, что свойственно северным шаманам, ощущал, что эти двое встретились не просто так.

И он вернулся.

То, что вылезло из чердачного окна, заставило Винфа застыть на месте. Черты Лемта в этом узнавались с трудом, и то, только потому, что ойгур провел с рядом ним достаточно долгое время.

Пустынники не хотели верить, что происходит что-то нехорошее, пока из дома не раздался истошный крик Омо. Не растерялся только Таир — вместе с Винфом побежал останавливать чудовище.

И хорошо, потому что один ойгур точно не справился бы. Зрелище было не для слабонервных, особенно на той стороне: огромная, в полнеба, тень с миллионами рук и глаз.

Таир вдруг рассыпался в песок и, насколько мог, облепил фигуру монстра; вслед за ним потянулись и несколько отшельников. Винф создал несколько цепей для той стороны, но их не хватало, а более длинные требовали колоссального напряжения сил. И тем не менее… он сделал это.

Цепи высосали его почти досуха, и то, он чувствовал, что этого хватит ненадолго. Темнота внутри Лемта рано или поздно освободится, если только… если только…

Он вдруг заметил, что от чудовища тянется тонкая нить к Омо.

Он последним усилием вытащил себя в видимый мир. Схватил за рукав пробегавшего мимо пустынника — тот уже начал рассыпаться в небольшую песчаную бурю, чтобы помочь Таиру.

— Омо — это ключ! Уберите… Омо. Подальше, — прохрипел Винф и потерял сознание.

Когда вокруг ничего не видно и стоит абсолютная тишина, трудно сказать, в сознании ли ты сам. Через некоторое время что-то изменилось, и Аллегри обнаружил себя лежащим в воде, посреди подземной реки, неспешно омывающей его тело. Табличка упала на дно, и художник никогда бы ее не нашел, если бы символы на ней не светились.

Он чувствовал себя странно. Что-то среднее между облегчением и разочарованием. Табличка есть, флейта на месте, и вроде бы даже не повреждена, однако… Что дальше? Художник впервые себе признался, что он и понятия не имел, что станет делать, когда найдет искомое. Он предполагал, что догадается сам, в Храме музыки, однако ни там, ни здесь, в этой пещере, у него не промелькнуло ни единой светлой мысли.

Он поднялся, чтобы найти сухое место, однако поиски не увенчались успехом. Река, хоть и неглубокая, разлилась по всей пещере, и только в нескольких местах камни торчали над водой. Кое-как Аллегри забрался на валун — он порос склизким, светящимся зеленым и синим мхом — и попытался, впрочем, без особой надежды, зажечь огонь.

До него донеслось дуновение ветра, странного, словно кто-то снял перышко или пылинку с его головы.

— Чего ты хочешь?

Аллегри даже подумал, что ему показалось, таким тихим был голос. Послышался плеск воды.

— Ты не в ярости, — быстро зашептал неизвестный, уже громче, — как ты сюда попал? Нимм помогает тем, кто в ярости, а потом забирает то, что принадлежит ему.

Говорящий, кто бы он ни был, приближался, и Аллегри вдруг почувствовал странное нервное возбуждение — то самое, которое поднимает шерсть на загривке у дикого животного и порой спасает ему жизнь, а порой — заставляет стоять столбом, когда надо бежать.

— У тебя вещь народа Ао-нак. Нимм все знает, но ты должен рассказать, и тогда Нимм поможет. Нимм всегда помогает. Зачем ты спустился в Гардалам, человек? Нимм?

Напрасно Аллегри пытался разглядеть во тьме пещеры, кто же это говорит.

— Я хочу тебя видеть! — сказал, наконец, он.

— Напрасно…

Над водой разлился мерцающий голубой туман, и Аллегри пожалел о своем желании.

Стены и потолок пещеры целиком состояли из человеческих лиц, застывших в разнообразных гримасах боли, ярости и ненависти. Они были сделаны из камня, за исключением глаз. Зрачки следили за художником, за каждым его движением.

Аллегри невольно поежился… и тут он увидел собеседника.

— Охх…

Нимм был в два раза выше человеческого роста. Он стоял в воде, одетый во что-то вроде мантии со стоячим воротником. Рукава, чрезвычайно длинные, спускались ниже колен, и из них выглядывали кисти, с узловатыми пальцами, блестящей кожей и желтовато-коричневыми, бугристыми ногтями. На тыльной стороне ладони росли жесткие перья, и такие же перья покрывали его плечи, шею и голову. Вместо лица у существа был клюв, по форме напоминавший косу.