Кристофер Сташеф - Шаман

— Значит, нашей вины не было! Почему же тогда наказаны мы?

— Вы не наказаны. Вы подверглись нападению. Поклонитесь Ломаллину, соберите как можно больше людей для поклонения ему, и тогда Ломаллин обретет силу, благодаря которой сможет одолеть Улагана.

— Но как же это возможно, — спросил Огерн, — если улины равны друг другу по силам?

— Один из них умрет и станет сильнее, — отвечал Манало. И не спрашивай меня больше, чем я знаю, ибо это непонятно и мне. Улинский бард, вдохновленный самим Творцом, и в состоянии озарения высказал это пророчество. Улины задрожали, когда услыхали это. Ибо невозможно понять, как можно обрести силу, умирая.

— Но ты-то наверняка хоть что-то понимаешь, — вмешался Глабур.

Манало пожал плечами.

— Я только догадываюсь, и вам я уже говорил об этом. Если в Ломаллина поверит как можно больше людей, то станет не важно, насколько он уступает силами Улагану. Сила веры людей в Ломаллина перейдет в его дух после его смерти, и, умерев однажды, он больше не умрет никогда и станет неуязвим для ударов Улагана.

— Стало быть, — нахмурив брови, протянул Огерн, — Улаган боится убивать Ломаллина, страшась того, что тот после смерти станет сильнее его.

— Ты сообразителен, — сверкая глазами, похвалил охотника Манало — он явно гордился своим учеником. — Верно, хотя Улаган думает, будто бы обратил всех людей против Ломаллина за вычетом жалкой горстки. Драться с Ломаллином он не решается.

— Ну а если Ломаллина укрепит не людская вера, а что-то еще?

— Тогда, — тихо проговорил Манало, — Улагана ждет весьма неприятное удивление.

— Но и Ломаллин не осмелится убить Улагана, — возразил Кордран. — Ведь если один из улинов обретает силу, умирая, почему и не другой тоже?

— О нет, — спокойно отвечал Манало. — Ломаллин бы с радостью умер, если бы тем самым избавил мир от Улагана.

— А если нет? Что, если после своей гибели силу обретет Улаган?

— В пророчестве об этом сказано не было, — ответил Манало.

Огерн нахмурился.

— Странно, что Ломаллин после смерти увеличит свое могущество, тогда как Улаган — нет.

— Может быть, это действительно странно, — отозвался Манало. — А может быть, все дело в том, что Ломаллин ищет воссоединения с Творцом в то время, как Улаган стремится уничтожить Творца.

Бири умолкли, потрясенные дерзостью и ужасом того, о чем говорил Манало. В конце концов какая-то женщина выдохнула:

— Он не посмеет!

— Улаган что угодно посмеет, — возразил Манало. — И тут нет смысла толковать о том, что правильно, а что нет, что мудро, а что глупо. Тут все покрыто вечным мраком.

— И он не скоро развеется, — хмуро проговорил Огерн и горько усмехнулся.

— Но кто был тот великан, о мудрец? — спросила другая женщина и поежилась при воспоминании о красивом, но жестоком лице.

— То был ульгарл, — ответил ей Манало. — Получеловек-полуулин. Который из них, я не могу сказать, но, судя по знаку на торке, один из отпрысков Улагана.

— Один из его сыновей, стало быть?

— По всей вероятности, — протянул Манало. — Но поскольку улины не женятся, про их отпрысков и не скажешь, что они «сыновья». Главное, что все отпрыски Улагана появляются на свет в результате совершенного насилия. Их отец жесток с ними, и ульгарлы ненавидят его, но из-за того, что их презирают другие улины и вредят им, как могут, ульгарлы зависят от Улагана — иначе им не жить.

— Значит, они его ненавидят, но вынуждены ему служить, — заключил Кордран.

— Все, кроме Кадуры — самого первого из ульгарлов, — уточнил Манало. — Ибо он не дитя насилия, а дитя соблазна, и его мать высоко почитали люди, те, которые поклонялись Улагану. Почитали и ее сына, пока мать не умерла и Улаган не забрал себе свое отродье.

— Но он не может любить своего отца!

— Не любит, ибо Улаган с ним так же жесток, как со всеми остальными. И все же он из ульгарлов самый сильный и с радостью поставит на место любого, кто вздумает взбунтоваться.

— А смерть отца не сделает их свободными? — требовательно вопросил Огерн.

— В какой-то мере, — неторопливо ответил Манало. — Хотя ясно, что они тут же ополчатся друг против друга, дабы выявить главного, и непонятно, выйдет ли победителем Кадура: его собратья могут для начала объединиться против него, а потом уже начать драку друг с другом.

— Значит, Улаган должен погибнуть, — рассудительно заметил Огерн.

Наступила тишина. Некоторые бири испуганно оглядывались через плечо, словно для того, чтобы посмотреть, не подслушал Ли их часом Улаган. Но Манало как ни в чем не бывало кивнул.

— Это так, — подтвердил он. — Поэтому для вас важней хранить верность Ломаллину и убеждать всех, кто встретится вам на пути, поклониться ему, ибо улина может убить только другой улин.

— Но судя по тому, что ты говоришь, Учитель, растет не число почитателей Ломаллина, а наоборот — приспешников Улагана, — робко проговорила Лрилла.

— Так оно и есть, — не стал спорить Манало. — И вашей деревне очень повезло, что спаслось три четверти людей. Вы только представьте себе, сколько людей гибнет в других местах.

Бири переглядывались, и в глазах их тревога смешалась с гордостью.

Однако Манало ничего не сказал о судьбе тех племен, которые не погибли в схватках. Он дал бири время залечить раны телесные и душевные. На следующий день после вечерней трапезы Огерн спросил об этом Манало, и мудрец ответил:

— Ульгарл заставил их поклониться Улагану и служить клайя, которые и сами служили Улагану до конца дней. Этим людям суждено работать на чужих полях, растить чужой урожай, строить храмы Улагана, выполнять любую работу.

Бири зароптали, а одна женщина спросила:

— Это что же — помилование такое?

— На взгляд ульгарлов, да, — отвечал Манало. — Те, кто служит багряному богу долго и верно, со всей преданностью, могут однажды получить право носить почетный торк — такой, какой был на ульгарле, которого вы видели.

Бири громко зашептались. Один из мужчин возмущенно проворчал:

— Что же это за честь — разгуливать в собачьем ошейнике?

— Ульгарлы считают, что это честь. Для них торк — знак их высокого положения. А раз так, то таков он должен быть и для людей, поклоняющихся Багряному.

— Ну а если люди не желают служить Улагану? — поинтересовался Кордран.

— Тогда они послужат ему, умирая на его алтаре.

— Жертвы? — в ужасе, округлив глаза, воскликнула молодая женщина.

— Именно так, — кивнул Манало. — И именно от такой участи меня избавил Огерн со своим отрядом, хотя, пожалуй, слишком дорогой ценой. Улаган понимал, что напасть на вас надо тогда, когда лучшие воины уйдут из деревни.

И снова ропот — громкий, возмущенный. Тут и там слышались женские голоса. Женщины говорили, что мужчинам следовало бы исполнить свой прямой долг — остаться дома и защитить деревню. Но встать и заявить об этом открыто никто не отваживался — все понимали, что в противном случае Манало отправился бы на алтарь Улагана.