Кристофер Сташеф - Шаман

Так что… богиня умудрилась застать его врасплох, явившись ему во сне.

Огерну снился сон — и как ни странно, он понимал это.

Ему снилась вспышка солнечного света, яркая и безмолвная. А потом на фоне этой вспышки возникла фигура женщины такой удивительной красоты, что любая земная женщина рядом с ней смотрелась бы дурнушкой. Тело женщины покрывали развевающиеся легкие одежды, не скрывающие изящных изгибов бедер и выпуклостей грудей. Женщина была одновременно близкой и далекой, утонченной и хищной, сострадающей и соблазнительной. Она была совершенной, идеальной, она была воплощением женственности, чувственности — и это при том, что Огерн видел только ее очертания. Долго сдерживаемое желание проснулось в нем с новой силой, наполнило его жилы, и он содрогнулся.

— Огерн!

Голос женщины прозвучал внутри Огерна и наполнил собой пространство, но не приходилось сомневаться, откуда он исходит. Кузнец понял всей своей сутью, что к нему явилась богиня.

— Огерн! — повелела она. — Подойди ко мне!

Воспоминание о Рил пронзило сознание Огерна, но он вспомнил обещание, данное им Лукойо: если богиня явится для того, чтобы утешить его, он не будет отталкивать ее. Ноги и руки не слушали Огерна. Ему казалось, будто бы он бредет по горло в трясине. Как он ни старался, продвигался он с чудовищным трудом. Он бы опустил глаза и посмотрел, что же это мешает ему, что его сдерживает, но не в силах был оторвать взгляда от богини. Будто бы у него не стало тела, или то, есть у него тело или нет, перестало иметь значение — казалось, будто бы желание пронизывает только душу.

— Иду, госпожа! — задыхаясь, вымолвил Огерн. — Иду!

— Слишком медленно, — отозвалась богиня и взмахнула рукой — не то сняла с Огерна чужое заклятие, не то поманила к себе.

И внезапно Огерн как бы освободился и бросился к богине легко — так легко, словно был птицей в полете. Нет, не «словно»! Он именно летел, он почему-то знал, что летит!

Но как бы быстро он ни летел, еще быстрее отступала от него богиня.

— Ну, что же ты не торопишься, охотник? — дразнила она Огерна. — Так ты меня никогда не поймаешь!

— Тогда скажи, молю тебя, как это сделать! — выдавил Огерн.

— Долгим служением мне ты можешь этого добиться. Ты должен стремиться ко мне, невзирая на опасности и угрозы, тяготы и смятение, но если ты будешь упорен, то, завершив сражение, ты придешь ко мне.

— Значит, я должен завоевать путь к тебе?

— А ты боишься? — вызывающе бросила богиня. Или тебе кажется, что это будет слишком трудно?

— Я не боюсь ни опасностей, ни трудов! — воскликнул во сне Огерн. — С кем я должен сразиться?

— С Улаганом, ибо он мой враг. Уничтожь его, и увидишь: я жду тебя.

— Я сделаю это, пусть даже мне придется погибнуть!

— Но и тогда ты найдешь меня, но только тогда, когда твоя гибель случится в схватке с Улаганом. — Богиня шевельнулась, и даже это едва заметное движение взволновало Огерна. — Но прежде, чем ты сразишься с Улаганом, ты должен сразиться с двуликой богиней!

— Что? С богиней, которой поклоняются здесь, в деревне? — в страхе вскричал Огерн. — Разве ты — не она?

Прогремел гром, полыхнула молния, рассекла небо позади богини.

— Нет, не она, и своим вопросом ты оскорбил меня так же, как оскорбился бы сам, если бы у тебя спросили, не клайя ли ты.

Огерн в ужасе задрожал. Его обуял страх — страх потерять этот совершенный предмет вожделения.

— Прости меня, госпожа! Я не знал!

— Тогда знай и никогда не забывай об этом. Вот тебе загадка: почему богиня, которой поклоняются в деревне, сначала любовница, потом мать, но больше никто?

— Как почему? Потому что в другом качестве она крестьянам не нужна?

— Хороший ответ, — похвалила Огерна богиня. — Потому что богиня этой деревни — всего лишь игрушка разума, выдумка, навеянная жителям деревни Улаганом. Но если ты начнешь расспрашивать их, они тебе скажут, что Алика еще и старуха. Но ты спроси, почему они не почитают также и ее внуков, и тогда узнаешь.

— Я все сделаю по твоему слову. Но стану ли я тогда ближе к тебе?

— Ко мне — нет, но ближе к битве.

Огерн нахмурил брови, ошеломленный.

— С какой стати за таким невинным вопросом должно последовать сражение?

— Потому что у двуликой богини есть и третье лицо. Но о ней потом, потом, кузнец. А теперь иди ко мне, иди же!

Огерн стремился к богине — всей душой, каждой мышцей тела. Но стоило ему шагнуть вперед, как она отступала, весело смеясь. Огерн разозлился. Наверное, богиня прочитала это по его глазам и сжалилась над ним.

— Бедняжка! Бедный, несчастный, глупенький смертный! Нет, я не стану тебя больше мучить, хотя ты и не завоевал меня в бою! Вот тебе обещание!

И она протянула руку, и от пальцев ее заструился зеленоватый свет и окутал Огерна. Желание разгоралось в нем все жарче и жарче, а фигура женщины засветилась, потом как бы взорвалась, и Огерна окружило сияние, оно обернуло его невидимым покрывалом, и его объял восторг, восторг полился по его телу и душе, слился с самой его сутью, стал им, Огерном, и не оборвался, а угас медленно, постепенно, а когда угас, Огерну казалось, будто он плывет по багровому морю света. А потом яркие искры заставили его разомкнуть веки, и он увидел восходящее над морем солнце, и чей-то голос прошелестел утренним ветерком:

— Помни, ты только совсем немного вкусил меня!

Помнить! Да разве смог бы Огерн забыть такое! Он лежал на полу хижины и сквозь дверной проем смотрел на утреннее солнце, и ему казалось, будто бы его растаявшее тело собирается воедино. Он лежал и чувствовал, как Рил превращается в прекрасные, но хрупкие воспоминания — теперь, когда он возжелал живую женщину.

Улинскую женщину.

Огерн лежал и смотрел на рассвет, потрясенный и напуганный собственной страстностью, и, если быть до конца честным с самим собой — деваться было некуда. Теперь у него появилась новая цель, новый смысл жизни — не просто да мести или ненависть, а желание повторить встречу с этим живым, но сверхчеловеческим существом. Огерн заглянул себе в душу и получил честный, откровенный ответ. Он желал любви улинки.

Игривая девушка принесла Огерну чашу с овсянкой и кувшин пива, но Огерн даже не заметил, хороша ли она собой. Он рассеянно поблагодарил девушку и не увидел, что она ушла обиженной. Он все еще не мог опомниться от пережитого.

Но когда солнце поднялось выше, Огерн понял, что крестьяне почему-то не ушли работать на поля. Вместо этого они собрались на главной площади, смеялись, шутили и складывали в большую кучу солому. Огерну стало любопытно. Он быстро доел овсянку и поспешил на площадь, чтобы узнать, чем вызвано их праздничное настроение.

— Что нынче такое? — спросил он у одного из мужчин.