Ольга Громыко - Сборник "Профессия: ведьма"

Только мы без него пообвыкли, изготовились лягушку выручать – снова нелегкая царя несет, да с цветочком! Поглядел в щелочку, постучался:

– Любуша, ну выдь на минуточку! Я те подарочек принес, хидею заморскую, раз в тыщу лет цветет, всего-то одну ноченьку, и то ежели луна на ущерб!

Цветочку лучше бы вовсе не цвести, уж больно дух от него тяжелый – сирень пополам с трупом лежалым. Сема Муромец нос обеими руками зажал, чих богатырский унимает.

Царь и сам долго не вытерпел, унес хидею свою редкостную – поди, в выгребную яму выбрасывать. Сема Соловей – к двери; за отмычки и браться не стал – изловчился у царя, мимо проходящего, ключ со связки при поясе отцепить!

Любуша сама дверь распахнула, да так на шее у Муромцу и повисла – видать, и ей добрый молодец по сердцу пришелся. Затворились мы изнутри, стали вполголоса судить-рядить, что дальше делать. Сема Соловей в щелочку поглядывает, дабы царь врасплох не застал. Кто его, сластолюбца, знает, он так всю ночь проходить может. Хотели было на кровати чучело из подушек смастерить – раздумали. Раз Любуша царю не ответит, другой, он возьмет да и войдет в опочивальню. Единого дня обождать не может, жених!

Решился я:

– Вы, братья, хватайте Любушу и бегите, а я заместо нее останусь. Выгадаю чуток времени, отвлеку Вахрамея и за вами двинусь. Вы только Сивку моего заседлайте и цветочек к луке приладить не забудьте, мало ли какая спешка выйдет…

Уставились на меня Соловей с Муромцем, как на юродивого:

– Ты чего, Сема, мухоморов объелся? В тебе ж девичьего только волосья до плеч, а плечи самые что ни есть молодецкие, размашистые! А голос, поди, еще в пеленках сломался!

– Ничего, мне с Вахрамеем не миловаться, а через дверь и так сойдет.

Нацепил я Любушин кокошник, лег, к двери спиной повернулся и одеяло по макушку натянул:

– Ну как?

Поглядел Соловей, приценился:

– А знаешь, Сема, что-то есть… Можно, я рядом прилягу?

– Я те прилягу – больше не встанешь!

– Ты таким басищем Вахрамею ответь – то-то он подивится!

Внял я совету дельному, наколдовал себе голосок тоненький-тоненький. Опробовать не решился, Соловей и без того смехом давится, норовит поверх одеяла приласкать, я отбрыкиваюсь молча.

Наконец уняли его, вытолкали из покоя. Прикрыли побратимы за собой дверь, огляделись, Соловей проказливый шепчет в щелочку с присвистом, Вахрамею подражая:

– Любуша, светик, яви женишку хучь ножку помечтать!

Показал я ему молча палец оттопыренный, позади окошка светлого хорошо видать. Унялся Сема, да ненадолго:

– Любуша-а-а!

Только я хотел побратиму словец крепких отсыпать, чтобы дурака не валял, – раскашлялся тот мелко, по-старчески, тапочками шаркнул.

Я чуть с кровати не свалился – Вахрамей, будь ты неладен! Натянул я одеяло повыше, испуганным прикинулся:

– Чего тебе, Вахрамеюшка, от бедной девицы надобно?

Царь так за дверью и выхаживает, так и притопывает:

– Экий у тебя, Любуша, славный голосок прорезался, век бы слушал! Спой мне, уважь жениха!

Делать нечего, пришлось петь. Царь аж всплакнул под конец – то ли песня по вкусу пришлась, то ли голосок писклявый слезу почище лука вышиб.

– Отомкни, невестушка! У тебя перстенек, у меня стерженек, давай-кось примерим да потешимся!

– Что ты, Вахрамеюшка, я девица честная, негоже до свадьбы каравай починать!

– Ну хучь пощипать с краешка!

– Где ж ты на свадьбах пощипанные караваи видал?!

– Видал и краюхи изгрызенные!

– Нет, не могу, уходи…

– Отвори, озолочу!

– Нет, и не проси!

Спровадил наконец Вахрамея. Хорошо, не догадался царь замок разомкнутый пощупать, – был бы мне и стерженек, и перстенек, и каравай в придачу!

Выбрался я в коридор, припал к земле, ползу неслышно, да тут – бах! – дверью открывшейся меня по уху. Не сильно, ан больно. Поднял голову – Алена в рубахе ночной стоит, ножкой притопывает злорадно, в руке колокольчик-побуд, таким разок тряхнешь – весь терем звоном отзовется, мертвого на ноги подымет.

– Ага, попался, тать ночной! Дай-кось я охрану кликну, пущай у тебя за пазухой пощупает – не завалялось ли злата-серебра из казны батюшкиной!

Я палец к губам прижал:

– Тс-с-с, царевна, нет у меня ничего ни в карманах, ни за пазухой! Хошь – обыщи сама, только шума не подымай!

– А что это, – спрашивает Алена подозрительно, – у тебя с голосом?

Откашлялся я, вернул себе бас прежний:

– Застудил малость, вот и истончился чуток…

Вижу, не сердится Алена, больше потешается да любопытствует:

– Обыскивать тебя, вот еще! Кокошник-то пошто напялил? Али к батюшке моему свататься полз?

Нет у меня ни времени, ни желания для царевны сказку придумывать, взял да и выложил как на духу:

– Любушу мы свою у Вахрамея выкрали, братья с ней вперед ушли, а я отход прикрываю! Ты, ежели ничего против не имеешь, дверь-то закрой, ползти не мешай!

Алена мигом насмехаться перестала, дверь закрыла, а сама с коридора не уходит. Стоит надо мной с колокольчиком, как над тараканом – и давить брезгует, и отпустить не может.

– Что ж ты, купец жуликоватый, спервоначалу сестрицами торгуешь, а потом крадешь их посередь ночи? Бедная Любуша, при таких-то братцах заботливых немудрено позеленеть!

Я кокошник сползающий поправляю, огрызаюсь:

– Да какая она нам сестрица! Лягушку болотную девкой обернули да и привели на выданье, а Семку Муромца угораздило глаз на нее положить, вот теперь и маемся! Ежели на то пошло, батюшка твой тоже жулик изрядный: цветочки аленькие бурьяном изо всех щелей прут навроде нашего осота, а взамен и невесту ему подавай, и полцарства перепаши, и пчел по ночам паси!

– А батюшке врал, колдовству не разумеешь! – с упреком молвит царевна, да вдруг как падет передо мною на колени, в лицо заглядывает, а у самой глаза жалобные да беспокойные. – Сема, забери меня отсюда! Что хошь дам, отплачу сторицей, только выведи на белый свет!

Вот ужо не было печали, девку взбалмошную вороны накричали! На свет ей, вишь ты, захотелось. А ясный месяц в кокошник не желает ли?

Я ползу, как дурень, она следом на четвереньках семенит.

– Ну Сема, ну пожалуйста! Какая тебе разница, двух девиц красть али одну?

– По мне, – отвечаю, – я бы вовсе никого не крал, квакали бы царю Вахрамею на пару!

Алена ножкой в сердцах притопнула:

– Я не кваква… ква… ква!!!

А сама руками показывает – верни, мол, как было, а не то колокольчиком тряхну!

Делать нечего, расколдовал.

Алена глазищами своими хлопает, вот-вот слезу пустит:

– Ежели не скрадешь, уморит меня Вахрамей, как матушку мою уморил. Не своей волей она за него пошла, царевы люди среди ночи умыкнули да в царство навье уволокли. Всего-то пять годков она под землей промучилась, оставила меня горькой сиротинушкой…