Павел Комарницкий - Исполнитель

…Они ночевали в каком-то сарае, набитом колким остистым сеном, которое Гнедко время от времени пытался жевать, брезгливо фыркая, но тут же оставлял эту затею. Избаловался на добром овсе да хлебных караваях. «Ведьма» прижалась к Первею спиной в кое-как зашитом платье, поджав босые ноги, стараясь спрятать их под попону, которой они были накрыты.

«Родная, отзовись»

«Да, рыцарь»

«Что делать? Я пока не бесплотен, плюс эта милашка. А в карманах пусто»

Короткий шелестящий смешок.

«Взять деньги»

«Где и как?»

«В городе Люблине живёт один еврей-ростовщик, дающий деньги под залог имущества»

«Какое у меня имущество?»

«А пуговица?»

До Первея наконец дошло, и он рассмеялся в голос.

«Да с тобой и правда нигде не пропадёшь»

* * *

— Слушаю вас, пан рыцарь — еврей был сед и худ, как сушёная вобла. И одет был в какую-то древнюю шубу, сделанную из неизвестного, наверняка давно уже вымершего зверя. На ногах у ростовщика были надеты верёвочные тапки, поверх драных шерстяных чулок. Зачем человеку столько золота, если он ни обуться, ни одеться, ни даже наесться толком не в состоянии?

— Мне сообщили, почтеннейший, что вы даёте под залог?

Еврей пожевал сухими губами.

— Кто сообщил-то, пан рыцарь?

— Земля слухами полниться.

— Бывает, что и даю кому, по своему природному мягкосердечию, что ж… Закон не запрещает, добрый пан.

— Верно, верно. Так дадите?

Ростовщик снова задумчиво пожевал губами.

— Сколько просит пан?

— Пустяк. Пару сотен злотых мне должно пока хватить.

Еврей остро взглянул из-под нависших седых бровей.

— Серьёзная сумма, добрый пан. Хочу напомнить пану, что процентики-то будут тогда немаленькие.

— Да полно, при вашем-то мягкосердечии. Сколько вы хотите?

— Да ведь как обычно… По одному злотому с сотни в день, добрый пан.

— Хорошо, почтенный.

— Каков же будет залог?

Первей сосредоточился, вызывая знакомую волну дрожи. Теперь вроде как холодок… Всё.

— У меня есть нечто весьма для вас ценное. Вот, — и рыцарь выложил на стол крупную медную пуговицу, слегка потёртую и позеленевшую.

Глаза старого ростовщика алчно блеснули.

— Но двести — это много, добрый пан. Сто.

— Двести пятьдесят.

— Сто пятьдесят.

— Триста.

Еврей уже буквально трясся.

— Впрочем, не хотите, как хотите… — Первей протянул руку, но еврей опередил его, жадно схватил вожделённое сокровище.

— Ладно, пан рыцарь, пусть будет по-вашему. Триста так триста. Сейчас принесу деньги…

* * *

— …Мы жили в двухэтажном доме, на втором этаже. А на первом этаже жил дядя, они с женой держали бакалейную лавку.

Огонь горел почти без дыма, чуть потрескивая. Первей поворошил угли, и огонь недовольно зашипел, выбросив язычки пламени.

Сегодня они не стали останавливаться на ночлег в придорожной корчме. Во-первых, хоть сколько-то приличного заведения вблизи не оказалось, а ночевать вдвоём с молоденькой девчонкой в продымлённом сарае с клопами да ещё платить за это деньги… И во-вторых, Голос откровенно предупредил его, что отныне все постоялые дворы, корчмы и харчевни будут для него ловушками, готовыми захлопнуться в любой момент. Правда, тяжёлая и неповоротливая бюрократическая машина инквизиции покуда не набрала ход — пока гонцы с известием о случившемся достигнут Кракова, пока отправят донесение в Рим, пока объявят розыск, назначат награду, то-сё… Но всё это дело нескольких дней, а затем невод начнёт неумолимо сжиматься.

Поэтому сегодня для ночлега рыцарь выбрал какую-то заброшенную хижину невдалеке от торной дороги. Хижина являла собой странное зрелище — добротная крыша, блестевшая свежей соломой, сочеталась с плетёными из лозняка стенами, насквозь продуваемыми ветром, с дырой вместо окна и приставленной без петель грубо отёсанной дощатой дверью. Очевидно, хозяин, надумавший поселиться здесь, не успел обмазать стены глиной, как обычно принято строить в этих местах хаты-мазанки, что-то или кто-то ему помешали. На земляном полу виднелись следы ночёвок разнообразных путников, не отличавшихся порой чистоплотностью — в углу валялись засохшие остатки трапезы, какие-то кости…

Яна оказалась вполне живой и расторопной девчонкой — едва оправившаяся от общения с инквизицией, она тут же приступила к уборке, соорудив из придорожных кустов веник-голик, вымела пол в хижине, и покуда Первей ходил за водой к ближайшему буераку, в котором бил маленький родничок, в очаге уже пылал огонь.

— Ну ты какая молодчина! Надо же, даже хворосту раздобыла на всю ночь. И чистота в доме. Ты настоящая хозяйка!

Девчонка порозовела от похвалы.

— Спасибо, добрый пан. А хворост лежал тут, рядом. Кто-то запас его для ночёвки, да не истратил.

Первей поправил покосившийся колышек-рогульку, водрузил котелок на перекладине над костром.

— При такой хозяйке за ужин я спокоен. Возьми в седельной сумке мешочек с горохом и соль, да, там ещё хлеб остался и кусок копчёного сала. Думаю, на ужин нам хватит.

Яна снова захлопотала возле очага, и рыцарь невольно залюбовался быстрыми, лёгкими движениями девочки. Подумать только, сейчас она уже валялась бы, как изорванная грязная тряпка, в том страшном подвале, ожидая мучительной смерти… И всё это Бог терпит…

«Он терпит многое, но не всё»

«Ты наблюдаешь за мной, Родная? Я думал, ты отдыхаешь»

«Нет, рыцарь. Я с тобой. Я теперь всё время с тобой. Нравится тебе эта девчонка?»

«Хорошая кому-то будет хозяйка. Знаешь, что я думаю? Если бы даже за все эти годы, что мы с тобой… мне удалось только одно это дело — всё было не зря»

«Да, рыцарь. Всё было не зря. Все эти годы»

— Мой господин, ужин сейчас будет готов. У вас есть приправы какие-нибудь?

— Яна, всё, что найдёшь в сумках, твоё. Хозяйничай, не стесняясь.

— А кем был твой отец?

— Он был замочник, шлоссер, как говорили немцы. Отец делал очень хорошие замки, и ещё сундучки и шкатулки, и дядя их продавал.

Яна замолчала, погрузившись в воспоминания. Рыцарь не мешал ей — у него хватало своих дум.

— Тятенька был добрый. Он очень любил нас с мамой, и к бабушке относился с уважением. А потом у него сильно заболел живот, поднялся жар, и он умер. А дядя…

Девчонка сглотнула.

— Дядя выправил себе какие-то бумаги, по которым весь дом якобы принадлежал ему. А нас выгнал. Сказал, нахлебников ему не надобно.

Первей раскатывал войлочную кошму, которую всегда возил на седле, на случай такой вот ночёвки. Хорошая кошма, можно спать прямо на голой земле, только вот беда — узенькая, рассчитана на одного.