Алиса Акай - Иногда оно светится (СИ)

Я достал резак, примерился и двумя короткими движениями обрубил штанины чуть повыше колена. Получились неплохие бриджи, но все равно по размеру они не очень подходили. Котенок без труда мог бы проскользнуть целиком в одну штанину.

— Выбора нет, — решил я, — Одевай это. Перетянешься ремнем — что-то и получится…

Я вручил ему свой ремень, еще армейский — широкий, твердый как обшивка корабля, с огромной сверкающей бляхой, на которой мерцали тончайшие бронзовые нити, образующие силуэт трех скрещенных мечей на фоне планеты. Это был герб военно-космического флота Империи. Другой ремень, с гербом Герхана, я бы никогда не отдал.

Котенок стиснул зубы еще сильнее и покачал головой.

— Только без истерики. Это просто одежда.

Еще одно покачивание.

— Это одежда! Понимаешь? О-деж-да! От того, что ты ее оденешь, ты не станешь имперцем! И она не пропитана никакими веществами специально чтобы погубить твою юную варварскую душу, упрямую как стадо ослов! Котенок!

Он точно меня не замечал, опять прикидывался статуей. Я устало закурил.

— Мне кажется это странным. Ты отказываешь одеть самую обычную одежду, но продолжаешь ходить в… мм-м-м… халате. Халат — это, можно сказать, более интимная часть моего гардероба.

Он заморгал.

— Но вообще, знаешь, я понимаю твой выбор. Халат тебе очень идет. Нет, честно! Он открывает твои стройные ноги и вообще… гмм-м-м… надо сказать, выгодно подчеркивает фигуру. Очень, очень красиво смотрится. Когда я вижу тебя в нем, я прямо…

— Сволочь, — сказал он почти без акцента, покосился на меня с ненавистью и, покрасневший, выскочил из рубки, сжимая в руках мои бывшие брюки.

— Штурвал не бросай! — крикнул я вслед. До земли было еще более чем прилично, я наскоро запрограммировал автопилот и продолжил пускать ртом дымные колечки. Они плавали по рубке, поднимаясь все выше, пока не бледнели и не исчезали без следа.

Курить я мог долго, но Котенок появился через какую-нибудь минуту. Шорты оказались ему ниже колена, а штанины были раза в два шире, чем требовалось. Они смотрелись на нем, как одежда великана. Но с ремнем выглядело все это довольно терпимо, по крайней мере я не боялся, что Котенок, сделав быстрый шаг, окажется голым. Хотя он, вероятно, боялся этого еще сильнее, поэтому и перетянул себя ремнем так, что едва дышал.

— Ты хочешь себе осиную талию? — спросил я, изучая его, — Кажется, на маяке я видел корсет, в этом смысле он немного удобнее, кажется.

Врядли Котенок подозревал о том, что такое корсет, но он все равно вспыхнул и отвернулся от меня.

— Возьми рубашку. Только резать ее я не буду, учти, она мне еще дорога. Если надо, подверни рукава.

С рубашкой получилось неплохо, хоть она и свисала до колен, но смотрелась более или менее пристойно. Котенок, пыхтя, закатал рукава до локтей, отчего на плечах у него появились смешные опухлости. Полы он подобрал и завязал на уровне живота, оставив свисать два хвоста.

Я глубоко затянулся, так, что едва не закашлялся, и стал смотреть в боковой иллюминатор. Он был чертовски, дьявольски, невыносимо красив. Не иллюминатор, конечно. Если б я знал, к чему приведет такая трансформация гардероба, я лучше потерпел бы Котенка в остатках халата. Космос, лучше вообще стараться не смотреть на него… Я не всегда способен контролировать свой организм, а у Котенка может приключиться обморок или инфаркт, если он по мне увидит, что я чувствую… К счастью, он не подал виду, что удивлен моим поведением и, даже более того, почувствовал себя удобно в обновке.

— Извини, по части нижнего белья ничего не могу предложить. Если будет… мм-м-мм… неудобно, оденешь опять халат.

— Нормально.

— Тебе удобно? Это главное. В одежде надо ценить в первую очередь именно это.

— Это не одежда.

— Вот как?

— Это тряпки.

— Вероятно, по вашим представлениям о гардеробе модная одежда должна весить не менее центнера, — проворчал я, несколько уязвленный. Рубашка мне нравилась и я к ней привык, — Если что, твои железяки валяются где-то в шкафу.

— Это доспехи.

— Как скажешь. Но по моему, более рационально будет колоть ими орехи или разделывать рыбу. По крайней мере я никогда не поверил бы, что эти штуки можно приспособить к обычному человеческому телу, если бы не имел сомнительного удовольствия с тебя их стягивать…

Его передернуло. Эта чертова варварская невинность… Я мысленно скривился. Обычное дело — порубить в рукопашной десяток противников или расстрелять в ближнем бою корабль, но стоит одному мужчине раздеть другого — и это чудо краснеет как стыдливая гимназистка. Положительно, варвары почуднее многих неизученных организмов.

В Империи нравы были куда проще, а что касается Герхана, здесь вообще сложно было скомпоновать какую-то группу, которую можно было бы назвать «неприличное» или «приличное». Герхан в этом плане вообще был весьма непонятен. Многие считали его жителей чванливыми и чопорными педантами, другие — невоздержанными и заносчивыми дикарями, третьи — так и вовсе анархистами. Мало кто мог понять и принять основную заповедь Герхана — жизнь для жизни. Жизнь дается нам один раз, это единственное, что мы можем потерять безвозвратно и навсегда. И если так, пройти жизнь надо собой, не отклоняясь по ржавым рельсам выдуманных давно принципов того что считать «правильным», а что нет.

И при этом на Герхане, пожалуй, укоренилось больше всего всякого рода ритуалов, традиций и прочего среди всех человеческих миров. Парадокс, которых у нас всегда было с избытком. Например, любой герханец который считает абсолютно естественным спать с мужчиной, но при этом скорее застрелится, чем придет на прием без меча или не поклонится, являясь в гости к губернатору. Планета абсурдов. Если так, я ее истинный житель.

— Они для боя, а не для… того чтобы… ходить… — кажется, теперь я его немного задел. Котенок редко позволял себе роскошь употребить более трех слов в одной реплике.

— Не вся жизнь — это бой, — возразил я, — По крайней мере у нас.

— Жизнь — это борьба. Ты сам говорить, что борьба — это бой.

— Да, что-то в этом роде…

— На родной планете чтоб жить надо бороться. Там не пьют вина. Тот, кто не борется, жить не долго.

— С кем бороться на родной планете? Хищники?

— Люди.

— Ты хочешь сказать, что у вас есть междоусобные войны? — я даже привстал от удивления.

— Не войны, — он досадливо дернул плечом, — Борьба. Между кланами тоже борьба. Мятежи. Борьба на сопредельных землях. Жизнь — борьба.

Я поймал себя на том, что смотрю сейчас на Котенка как на причудливое и опасное животное, родившееся под светом звезд, которых я никогда не видел. Маленький крокодиленок. Жизнь — борьба… Мог бы я в свои шестнадцать сказать что-то подобное? Я рос в родовом замке, а на Герхане последняя гражданская война миновала так давно, что и дат ее никто не помнил. Родная планета — это дом, самое надежное место во Вселенной, надежней которого ничего невозможно и вообразить. На родной планете не может быть опасностей. Да, дуэли. Или барахлящий двигатель на антиграве. От этого не застрахован никто. Но постоянная опасность — и от тех людей, с которыми живешь рядом… Я потер переносицу. Этого я не ожидал.