Мария Чурсина - Хозяйка города

— Давай поговорим, — произнесла Надя. Её голос был шумом ветра и хлопаньем дверей в пустых домах. — Мы не хотим войны.

— Войны? — Если проржавевшие колёса поезда могут издавать смех, соприкасаясь с рельсами, то он засмеялся. — Не будет войны. Я уничтожу вас, и всё. Что вы мне сделаете, девочка, которую убил её учитель, собака, которую утопил её хозяин, мальчик, которого закопал отчим, калека, которого бросили друзья…

Он всех их знал — Наде пришлось закрыть глаза и долго не дышать, чтобы победить в себе человеческий страх. В темноте закрытых век она видела, как сотни шпионов, похожих на переплетение дождевых червей, наводняют город, становясь глазами и ушами Скрипача. Змеятся оборванные провода высоковольтных линий, подрагивают тонкие проводки под обоями в жилых квартирах и слушают, слушают. Она не думала, что Скрипач разрастается так быстро. Она надеялась, что на поверхности всё ещё территория Пугала.

— Хватит. Ты сильный. Но и мы опасны. И если мы сцепимся с тобой, мы разрушим город. Тебе негде будет жить. Ты сдохнешь от голода, как глупый волк, который перебил всех зайцев. Зачем тебе это?

Он изогнулся, хаотично меняя форму тела. Вёрткие провода метнулись к её ногам, запеленали щиколотки, но Надя даже не шевельнулась. Скрипач потянулся к её рукам. Холодные змеи укусили Надю за запястья.

— Я хочу жить. — Заскрипели колёса поезда.

Она ощутила, как кончики проводов проходят по её телу, ощупывая: коротко остриженные волосы, скрещенные ремни на груди, армейские брюки, кеды с оборванными шнурками.

— Побудешь со мной немного? — Он притянул её совсем близко, так что голубые искры касались Надиной кожи и обжигали. — Лучше бы ты была живой, но ты холодная. Ты закопана под землю. Но всё равно побудь со мной немного. Я хочу узнать, как это.

Провода подняли её выше, и оказалось, что потолок увешан разбитыми лампами. Кое-где сохранились стёкла и алые буквы на них: «вых…».

— Отпусти, я пойду сама.

Сущностям не обязательно дышать, но человеческое тело судорожно пыталось сделать вдох, пока провода на Надиной груди не ослабили хватку.

— Идём, — выдохнул Скрипач ей в лицо запахом старых шпал.

Наде почудилось движение в темноте, как будто провода в верхней части его туловища шевельнулись, словно огромная грудная клетка сделала вдох.

Его прежняя тронная зала преобразилась так, что Надя едва её узнала. Проломленные стены заросли новой кладкой, и в полумраке она едва могла различить их по цвету кирпичей. Бледный свет, сочащийся из-под купола, по-прежнему выхватывал из темноты ступеньки, ведущие к трону.

Но в противоположном углу залы она увидела лоскутный ковёр, расстеленный на полу, крепкий ящик из реек. Убежище, похожее на её собственное. На перевёрнутом ящике стояла бутылка с надколотым горлышком, пластмассовая вазочка с фантиками от конфет и стакан, перевёрнутый кверху донышком.

Надя села на ковёр, скрестив ноги, и машинально вернула стакан в правильное положение. Скрипач замер напротив, уложив переплетения проводов вокруг ящика и Нади, как огромная кобра. Теперь он сделался одного роста с Надей, и все три руки улеглись на край ящика.

— Расскажи. Как он убил тебя?

Дикое подражание дружескому чаепитию. Надя ощутила, как человеческое в ней тускнеет и меркнет. Ей кажутся нормальными и убежище, и перевёрнутый стакан на ящике — «да, ты просто не знаешь, что с ним делают люди», — и Скрипач, свернувшийся на полу.

— Он запер меня в комнате и уехал.

— Запер? — Стук поезда захохотал ей в ответ.

— Да. Люди не умеют выходить из запертых комнат. И прыгать из окон люди тоже не умеют. Люди боятся высоты.

— А что было потом?

— Потом я всё-таки вышла из комнаты, и он умер. От угрызений совести. Так тоже бывает у людей.

— Ах, — удивлённо выдохнул Скрипач, как будто огромный состав затормозил у станции. — Что ещё делают люди? Хозяйка закрывала глаза и долго лежала на полу. В том самом месте, где сидишь ты.

У Нади пересохло во рту, проступили бетонные кольца горла, так что голос опять стал воем ветра в заброшенном доме.

— Ты держал её здесь?

— Её нельзя держать. Она сама была здесь, пока не захотела уйти.

Надя опустила голову и уставилась на край ящика. Оборванная этикетка — жёлто-красная, с улыбающимся детским лицом. Если то, что говорит Скрипач, правда, значит ли это, что Вета была здесь по своей воле? Тогда почему она не вернулась и бросила их всех на произвол судьбы?

Темнота вокруг зашевелилась. Провода, спокойно улёгшиеся у её ног, поднялись и поползли вверх по рукам. Надя судорожно дёрнулась, и паутина сжалась чуть сильнее.

— Тише, — сказал Скрипач. — Я всего лишь хочу узнать, как утроены люди.

Ещё один провод обвился вокруг её шеи, а руки были уже несвободны. Она не сумела бы пошевелиться, даже если решилась бы. Плети проводов походили на стебли хищного растения — чем сильнее бьёшься, тем больнее сжимают.

— Эй, ты знаешь, что людей нельзя слишком сильно сдавливать?

Скрипач приблизился к ней лицом, похожим на изъеденную сыростью штукатурку. Некие намёки на черты лица — трещины на рыхлой поверхности — расширились, как будто втягивая дуновение её дыхания.

— Ты боишься?

Она отвернулась, насколько могла, чтобы не видеть, как пузырится сырая штукатурка, и на его лице появляется что-то подобное глазам.

— Я бы на твоём месте не заигрывалась. Думаешь, ты самый сильный в городе, царь и бог локального масштаба? Уйми пыл. В конце концов, тебя создали люди.

Он придвинулся ещё ближе, сжал до хруста в костях. Провода рванули вверх и оторвали Надю от земли. Она повисла в воздухе между полом и потолком, вдыхая его сырой запах. Скрипач потянулся к её затылку и заставил смотреть на себя.

— Но этих я уже убил.

Надя сморщилась, ей в лицо полетела пыль вперемешку с капельками влаги. Ей требовалось время. Она замедляла биение сердца. Уходить в мир мёртвых так резко — опасно, и раньше она никогда не делала этого специально. Всё происходило само собой. Но сейчас она надеялась, что если Скрипач перестанет чуять в ней человека, его агрессия утихнет.

— Чего ты хочешь? — заговорила она, растягивая резину времени.

— Хочу узнать, кто такие эти люди. Что есть их жизнь.

Она хотела рассмеяться — получился хриплый выдох. Кровь медленно становилась речной водой, и Наде больше не требовалось дышать. Она могла бы провисеть так, опутанная проводами, сколько угодно, хотя на коже оставались чёрные следы. Но ведь боли не было.

— Я не знаю. Не имею понятия. Я не человек.

По сырой штукатурке поползла горизонтальная трещина — от края к краю, и вдруг стало понятно, что Скрипач улыбается.

— Потому ты мне и нравишься. Ты стоишь на тонкой границе. Страшно стоять на ней, да?