Людмила Астахова - Знающий не говорит. Тетралогия

Серьезная Сэтт, равнодушная Лзиф, свирепая Баэлс, отрешенная Тимва, презрительная Миция. Будто не миновало неполных восьми лет, с тех пор как перед ними стояла девушка с мечом мастера Хема, желающая стать одной из хатами. Потому что ей некуда было больше идти.

Тогда они только об одном и спросили:

– Сколько жизней на твоей совести, дева?

– Много, – сказала Джасс.

Свечи-свидетели на несколько мгновений погасли, чтобы снова вспыхнуть вдвое ярче, клятвенно подтверждая, что претендентка говорит чистую правду.

Вряд ли теперь разговор пойдет о таких мелочах. Джасс глубоко вздохнула и без страха посмотрела в глаза попеременно каждой из Больших Сестер, не пытаясь уклониться от их пытливых взоров.

– Ты специально надела женскую одежду? – спросила Сэтт.

Джасс кивнула в ответ. Она надела самое дорогое и самое красивое свое платье. Специально. Чтобы позлить и лишний раз уязвить. Не в силах отказать себе в удовольствии снова увидеть побелевшее от гнева лицо одноглазой Баэлс и кислую ухмылку Лзиф. Чтоб им всем тошно стало!

– Моя старая одежда осталась у Сигирина. На долгую память.

– Много ты понимаешь, сопля, – проворчала Сэтт. – Благодари Мать, что тебя не кинули на растерзание собачьей своре. У Сигирина была такая мысль. Не твоего ума было дело. – Хисарка не на шутку разозлилась, но быстро взяла себя в руки. – Ты знаешь, что не можешь просто так отречься от Хатами?

– Знаю.

– Только согласие Предвечной Матери и новая клятва изменят твою участь, чужая.

– Ты за тем привела с собой лангу? – насмешливо хмыкнула Тимва-Даржанка. – Думаешь, тебе это поможет?

Растерянность Джасс честно попыталась скрыть за злобным оскалом, потому что она и сама не поняла, зачем лангеры отправились следом. Теперь они стояли у самого входа в храм и внимательно прислушивались к беседе хатамиток. Черные силуэты среди неясных бликов и теней. Непроницаемый Джиэссэнэ Унанки, напряженный, натянутой тетивой Ириен Альс, беспокойный Торвардин, сын Терриара, внук Энардина, взбешенный Аннупард Шого, насмешливый Мэдрран ит-Гирьен ис-Келлан и невозмутимый Сийгин из клана Лост.

– Скажи чужой, что у нее есть выбор, – напомнила товарке Лзиф.

– Да. Ты можешь по доброй воле отправиться в священный тайный город Сакш, чтобы в святых стенах провести отпущенный тебе остаток дней и попытаться вымолить у Великой Пестрой Матери прощение за сонм своих прегрешений на предыдущих кругах воплощений. Я бы на твоем месте предпочла ланге Сакш.

Первым желанием было закричать от отчаяния.

«Нет! Только не это! Только не Сакш! Быть навсегда упрятанной в глубине гор без призрачной надежды когда-либо покинуть священный город? Оттуда никто не уходит, оттуда никто не сбегает. Это место надежнее, чем могила».

Свечи мерно горели, молчание тянулось бесконечной чередой мерных ударов сердца и не кончалось… не кончалось… не кончалось…

Крепкие сети тишины разрушила сама Сэтт, обратившись к лангерам:

– Вы знали об условии, воины Судьбы?

Нет, они не знали, и свечи засвидетельствовали признание, вспыхнув, погаснув и снова разгоревшись.

Первый шаг сделан.

Джасс в смятении дернулась всем телом в сторону и обернулась к Альсу.

Остается клятва, данная ланге… И тут Сэтт права. Неизвестно, что хуже, добровольно живьем лечь в могилу или связать свою ужасную судьбу с… Джасс снова метнула взгляд на лангеров. И если бы могла, то поползла бы к ним на коленях, умоляя отказаться, заклиная молчать.

– Берете ли вы на себя покровительство над этой женщиной, что отзывается на имя Джасс?

«НЕТ!!! – кричала она мысленно. – Ни ради чего, ни ради жизни, ни ради спасения. Никогда! Ни за что!»

– Что ж вы делаете, подлые суки?! Как смеете? – завизжала Джасс, вонзая в ладони ногти. – Твари! Подстилки грязные! Змеюки!

– Ритуал начат, – отрезала Сэтт. – Можешь теперь хоть головой об стенку биться. Никто тебя не слышит, кроме Пестрой Матери.

И осклабилась, корова яловая.

– Они не могут…

– Заткнись, – прорычала Миция. – Мы ждем, воины Судьбы. Так вы готовы?

– Готов! – рявкнул тут же Торвардин.

– Готов, – сказал Пард.

Следом за ним повторили то же самое Сийгин, Малаган и Альс. Дело оставалось за Унанки. А он молчал. Как это умеют делать только чистокровные эльфы. Чтоб все, кто находится рядом, ощутили эту невыносимую тяжесть, эту воплощенную в безмолвие силу своей нерушимой воли. Половина лица в черной тени, а вторая половина золотистая, оттенка ясеневой древесины в свете осеннего мягкого полдня. Призрачный свет в глубинах глаз, жесткая складка возле губ. Любуйтесь, Большие Сестры, образцом мужеской красоты, и пусть вам долго-долго снится этот лучезарный взгляд.

– Молчи, Джиэс, – прошептала Джасс, протягивая к эльфу руки в мольбе. – Молчи! Ради своего друга… Вспомни, что ты не любишь людей. Это как раз тот самый случай.

– Я…

– Джиэс, ты не должен, – выдохнул Альс. – Я справлюсь…

Губы Унанки сжались в тонкую линию, он упрямо тряхнул головой.

– Я готов покровительствовать этой женщине, – вымолвил он.

Надо было видеть, какая счастливая улыбочка искривила рот Тимвы, надо было видеть ту бездну радости, которая плескалась в глазах Миции. Великая Мать, как же она, оказывается, ненавидела! Как же хатами жила столько лет с таким жгучим гневом? За что?

– Ха… Тогда, прежде чем вы скажете положенные ритуалом слова, доблестные лангеры… хотелось бы знать, а ведомо ли вам, что Джасс – воплощение Белой Королевы?

Хатами не отягощают себя излишками поклажи, не заводят себе слуг, не ублажают плоть едой и питьем сверх меры Но как же падки эти женщины на лесть и показную покорность… Кажется, будто могущественные воительницы спят и видят, чтобы все мужчины, которые в обычной жизни и внимания не обратили бы на них, пресмыкались, лебезили, всяко-разно унижали самое себя и весь мужской род, умоляя о снисхождении. Потому что, по мнению Сэтт и остальных Больших Сестер, такое время настало для ланги. Даже лангеры не рискнут… даже ради своего командира. А если не рискнут, то, стало быть, Джасс обречена на заточение в Сакше.

– Не надо, Сэтт! – Она заслонилась руками от света, от всего мира. – Я выбираю Сакш!

Но свечи-«свидетели» молчали. Пестрая Мать отказывалась принимать жертву. Хоть бы один огонек дрогнул.

– Ты уверена? – давила хатамитка.

– Да, Сэтт.

И все равно ничего не изменилось. «Свидетели» горели чуть ли не втрое ярче, совершенно изгнав из храма тьму своим светом. Великая Пестрая Мать, что ты творишь?

– Что скажете, воины Судьбы? Сможете ли вы сказать «она – моя» теперь? – испытующе вопрошала Лзиф, обводя взглядом лангеров в поисках сомневающегося.

– Эльфы так не говорят, хатами, – серьезно сказал вдруг Унанки. – Настоящий сидхи никогда не скажет «мой конь», «моя жена», «мой дом». Запомни это. Мы говорим: «На этого коня я надел узду»; мы говорим: «Эта женщина живет со мной».