Филлип Бругелитт - Девять ворот

Первый раз в его жизни отец слушал то, что он сказал. Должно быть, он проклят! Это было единственное объяснение.

Прежде чем Гопал сумел произнести еще хоть одно слово в свою защиту, отец вышел из-за стола. Взяв нож с полки возле двери, Падма вышел наружу, в темноту.

— Я сделаю тебе новый лук, — крикнул он. — Он будет готов к утру.

Что оставалось делать Гопалу? Он не мог не подчиниться. Это принесло бы позор и бесчестие его семье и его потомкам. От него ждали совершения видхи. Это диктовали Законы Ману. Целое королевство Голоки будет проклято, если он не сделает этого. Зачем он только родился на свет? Он оттолкнул свод законов на середину стола и положил локти на твердую поверхность. Подперев подбородок руками, он пристально смотрел на книгу — причину его несчастья.

Уголком глаза он заметил, что мать подбежала к двери, глядя, как отец исчезает в темноте. Затем она повернула голову, беспокойно глядя на него через плечо, но ничего не говоря.

Сестра тоже смотрела на него. Потом она улыбнулась странной улыбкой и начала складывать тарелки. Она прятала глаза и окунала пальцы в наполовину полные чашки, поднимая их со стола и притворяясь, что занята чисткой. Молча его мать и сестра закончили мытье тарелок. В этот вечер ни у кого не было аппетита.

Гопал лежал на циновке в своей комнате, прислушиваясь к собакам, промышляющим в мусорной яме их дома. Отголоски их ворчания смешивались с хрюканьем свиней, ссорящихся из-за объедков в лощине неподалеку от дома. Его челюсти сводило от скребущих звуков, создаваемых когтями обезьян, лазающих по крыше у него над головой. В его воображении возникали существо с львиной головой, уносящееся в небо, и тысячерукий демон, буйствующий в храме. Разве он мог спать? Он разрывался; разрывался между ответственностью его права по рождению, его законными обязанностями, и ответственностью, которую он сам на себя наложил. А не играют ли ману с ним злую шутку? Не в этом ли все дело? Он хотел покинуть Голоку, и теперь ману послали его совершить видхи. Это не смешно! Неужели он действительно оскорбил ману? Нимаи и отец предупреждали его. Лежа в своей постели, наедине со своими мучительными мыслями, он был благодарен, когда наступила предрассветная мгла.

По-прежнему босой и в одной лишь скромной ночной рубашке вокруг талии, он тихо выскользнул наружу. Он поежился. Было все еще очень холодно. Он сложил руки на обнаженной груди. Все, что угодно, лишь бы не возвращаться в комнату.

Его первой обязанностью было пойти к колодцу. Вытянув глиняную бадью и сделав три глотка для очищения, он омыл ноги, руки и рот и устремился обратно в дом. В прихожей он нашел белую хлопковую тунику, штаны и кожаный ремень, оставленные вечером его матерью. Одеваясь, он видел перед собой ее лицо, ее беспокойные глаза, смотрящие сквозь него. Оглядывая промерзшую комнату, он нарисовал в своем воображении сестру, помогающую в уборке, и она тоже выглядела обеспокоенной. Но его отец был спокоен, ибо это был видхи для сына симхи, и лук, вырезанный им, лежал на семейном алтаре. Преклонив колени перед четырехрукой медной фигуркой Параматмы, пристально смотрящей на него большими глазами, сделанными из раковин, он закурил благовония.

Встав на ноги, он взял лук и свой собственный колчан со стрелами. Семь стрел напомнили ему последний урок отца. Они были в северных полях, практикуясь в искусстве стрельбы из лука; он, его отец и другие ребята из школы ашраги, когда Падма сказал:

— Смотрите, вон на дереве змея-птичница.

Он и другие ребята ответили:

— Да, Прабху, мы видим ее.

Потом Падма обратился к Гопалу, как сыну симхи.

— Что ты видишь? Видишь ли ты зверя, дерево, меня или других учеников?

— Я вижу дерево, тебя, других ребят и зверя, — уверенно ответил он.

— Тогда отойди в сторону, — крикнул отец, к изумлению Гопала.

Симха задал тот же вопрос всем ученикам, одному за другим. Ответ был тем же:

— Я вижу дерево, тебя, других учеников и зверя.

Один за другим они отходили в сторону. Потом Падма взял свой лук, прицелился, выпустил стрелу, и змея упала замертво.

— Это все на сегодня! — резко объявил он и отослал их домой без объяснений.

Что еще они должны были видеть? Гопал так и не узнал ответа, и вопрос занозой сидел у него в мозгу. Сердито он взял сандалии и кинжал и, снедаемый словами отца, вырвался в холодную, тусклую предрассветную мглу, оставив отца, мать и сестру спящими. Он не видел нужды будить их. Все они знали, что он должен был сделать.

Утренний воздух вызвал у него зевоту. Короткий сон, в котором ему удалось забыться, притупил его чувства. Он потянулся, лук и сандалии в одной руке, стрелы и кинжал — в другой. Глубоко дыша, он вдыхал запах навоза, свежего, горячего, который пропитал его деревню. Сандаловое дерево и нашфари, горящие в алтарях домов Голоки, смешивались с запахом навоза, образовывали сладкую дымку, плывущую в воздухе. Пронзительные крики петухов, просыпающихся в предчувствии восхода, заставили его вздрогнуть. Их фальцет с высоких насестов, расположенных на растущих в округе акациях, сломал безмятежность спящей деревни.

Гопал посмотрел на свой родной дом. В боковом загоне для скота стоял спокойный Ану, его черный бык.

— Ждешь купания? — спросил Гопал. Он вспомнил гонки на быках к водопою, вместе с другими мальчишками. Ану всегда выигрывал. Он должен был погладить своего любимца. Увидев приближающегося хозяина, Ану поднял свою угольно-черную голову.

— Нет, мой друг, — прошептал Гопал. — Мы не пойдем сегодня купаться. Тебе нужно подождать. Когда я вернусь, мы помчимся с тобой к реке.

Он похлопал животное по голове и почесал между глаз.

— Тебе нравится, разве нет?

Он улыбнулся, но шкура животного была холодной на ощупь, и Гопал поежился.

Время наступило — время приступать к делу. Будет слишком жарко, когда солнце взойдет. Тяжелые дождевые облака плыли над головой, никак не желая пролить свой чудодейственный груз над деревней. Если бы его стрела могла достичь этой высоты и пронзить облако. Закинув лук и колчан на плечо, заткнув кинжал за пояс и натянув сандалии на холодные ноги, он в сомнении остановился. По краю деревни шла узкая тропинка, которая могла привести его к храму и наге.

Его дед рассказывал ему об этом мифическом существе. Неужели время прошло так быстро? Он как живой слышал голос Дристакету, отца Падмы, объясняющий, как ману специально отобрали черных кобр, чтобы те жили сто лет и начали следующую жизнь в теле крылатой змеи из легенд.

Добрый старик, столь горячо любимый Гопалом, обычно сидел за столом, окруженный всей семьей, и рассказывал свои истории. Поблескивая зелеными глазами и сам улыбаясь своим побасенкам, старик рассказывал мягким, чуть хриплым голосом: