Александр Меньшов - Пряди о Боре Законнике

— До свидания, — маршал резко кивнула в знак прощания, намереваясь идти прочь. Но в последнюю секунду передумала и вдруг сказала: — По своему, ты, безусловно, хороший человек. Позволь тебя предостеречь. Многие на тебя зубы точат. Не верь никому.

— Никому? И тебе?

Чернава нахмурилась:

— Я всё сказала. Бывай…

Она тут же резко отвернула в сторону и направилась твёрдым шагом куда-то в восточную часть города. Проводив её взглядом, я ещё какое-то время стоял на месте, пытаясь осилить сегодняшний разговор.

Про что, интересно, хотела меня предупредить Чернава? Кому именно не верить? Гибберлингам? Может, Старейшине? То-то он меня не принял… странно…

Но более всего меня настораживали процитированные Чернавой слова Воисвета: «Добр не тот, кто не делает зла, а тот, кто его не желает». Казалось бы, мудрая мысль великого человека, но из уст маршала паладина она звучала неоднозначно. Это было больше похоже на оправдание собственных действий. Выходило так, что зло можно использовать и во благо…

А, может, я слишком подозрителен? Очень хотелось бы ошибаться… Если бы не мысли о Стержневе, вернее о его записках, то… то…

Интересно, почему мне на глаза попалась именно та страница? Неужели судьба ещё тогда указывала мне… А на что? На что же она указывала?

И тут, как специально, дословно вспомнились некоторые строчки: «Воевода приказал своим ратникам распечатать двери языческого алтаря, чтобы топорами разрубить на части и сжечь в костре. На что десятник Мещеров возразил, мол, негоже нам, паладинам, марать свою честь подобным паскудством. Тогда воевода приказал бить десятника тростью. И били его, пока не выбили зубы. Били и приговаривали, что сынам Света дозволено бороться со Злом и Тьмой всеми способами».

Почему именно эти строки? Наверное, всё дело в последнем предложении. Оно весьма красноречиво перекликается со словами Воисвета Железного.

Я мотнул головой, пытаясь, таким образом, как бы стряхнуть недобрые мысли, и пошёл назад к Ватрушкам.

С каждой минутой у меня крепла уверенность, что и эта встреча, и записи Стержнева суть одного поля ягоды. И раз меня, в который раз, тыкают носом (боги ли, судьба ли), то делается это не просто так.

— Заходил Торн Заика, — сообщила мне старшая из Ватрушек, едва я переступил порог дома.

Я, было, подумал, что меня звал к себе Старейшина. Но сестрица протянула небольшой кошель.

— Это что?

— Наверное, оплата, — предположила Ватрушка. — Торн велел передать вам.

Я развязал тесёмки и высыпал в ладонь монеты.

«Серебро… двадцать «новоградок»… Несильно они раскошелились за мои услуги, — пробежали в голове мысли. — А к себе и не позвали. Ну-ну! Значит, решено! Здесь больше ждать нечего. Пора идти к Стояне».

Я отсыпал несколько монет Ватрушкам, но те стали решительно отнекиваться.

— Перестаньте! — резко оборвал их. — Я так решил, другому не бывать.

Монеты легли на стол. Сестрицы растеряно глядели то на меня, то друг на друга. Я не стал дожидаться каких-либо слов и отправился спать.

На небе мерцали крупные звезды, светила большая холодная луна. В её сиянии таинственно серебрился снег. Светло настолько, что можно было с лёгкостью разглядеть мельчайшие детали собственной одежды, и даже эльфийские узоры на рукавах акетона, выглядывающих из-под меха шубы. Деревья вокруг вырисовывались чудными силуэтами. Никакого движения… Стало даже немного тревожно на душе.

Я втянул носом морозный воздух и ещё раз огляделся. До хижины у Голубого озера было ещё вёрст пять, не больше. Несмотря на усталость, мне совсем не хотелось останавливаться на ночлег тут, ведь до заветного дома уже были сущие пустяки.

Дорога собиралась идти в гору. Под лыжами тихо поскрипывал «сухой» снег. Левой… правой…. левой… размеренный привычный шаг с каждой секундой приближал меня к Стояне.

Сердце взволновано билось в разгорячённой груди. Я мысленно представлял нашу встречу… Сам понимал, что раньше даже не осознавал, насколько соскучился по своей славной девчушке.

А вот как она меня встретит? Будет ли рада?

Подъём становился круче, и пришлось преодолевать его «ёлочкой». На вершине я остановился чуть передохнуть. Взгляд обежал окрестности и остановился на… огневолке. Громадная чёрная фигура Хфитнира выглядела очень зловеще, но мои Вороны сообщили, что всё в порядке. Из разинутой пасти зверя вырывались густые клубы белёсого дыма.

Я живо подъехал к огневолку и остановился в паре шагов. Нос тут же уловил характерный запах серы.

— Встречаешь?

Хфитнир не сводил своего пылающего взгляда с моей персоны. По его телу пробежала тончайшая огненная сеточка. Зверь громко фыркнул, развернулся и засеменил в сторону хижины. Я заспешил следом за ним.

Стояна сидела у порога. В лунном свете она была похожа на статую работы эльфийских мастеров. Верхняя одежда не смогла скрыть полноту её фигуры.

Я остановился, не зная как сейчас дальше реагировать. Но Стояна вдруг улыбнулась и от моего сердца тут же отлегло.

— Почему ты сидишь снаружи? — спросил я, соскакивая с лыж и отбрасывая палки в сторону.

— Ждала.

— Кого? Меня? Откуда ты знала, что…

Вместо ответа Стояна подняла свою правую руку, обнажила её до локтя и показала серебряную змейку.

— Она мне сообщила, — тихо проговорила девчушка. — Потому и послала Хфитнира на встречу.

Стояна немного неуклюже приподнялась на ноги, а я тут же подошёл ближе.

Родные запахи… милые черты лица… голос… Как я за этим скучал, сам того не понимая.

Хфитнир присел в сторонке. Он всё ещё сурово глядел на меня, то ли осуждая за долгое отсутствие, то ли… Хотя, я, наверное, просто надумываю себе о нём. Он зверь, а не человек, откуда подобные эмоции?

Я осторожно обнял Стояну. А она вдруг всхлипнула и тихо заплакала.

— Вот я и вернулся, — шептали мои губы. — Вернулся…

Опустившись на колени, я прижался ухом к упругому животу. Так простоял долго-долго… кажется, чуть всплакнул… вернее ощутил, острую резь в глазах, от того, что сдерживаю слёзы…

Вот я и вернулся. Непередаваемое чувство, когда вдруг осознаёшь неподдельную значимость других людей. Особенно это явно ощущается в такие моменты.

И почему уходил? Почему оставил? Сейчас любые ответы на эти вопросы казались полной чушью… бредом… Ничтожные оправдания.

— Однажды, — тихо сказала Стояна, — когда я спала, змейка на руке сильно-сильно сжала запястье. Мне так стало страшно… за тебя… Проплакала до утра. Даже молилась… и Тенсесу, и Сарну… А следующей ночью эта змейка стала во сне гладить кисть, будто утешая… будто говоря мне, мол, всё в порядке… молитву услышали и твой Бор вернётся. А ты так долго не шёл… В голову чего только не лезло! А сегодня, едва легла спать, как змейка вновь меня разбудила… И вот ты здесь.