Александр Меньшиков - В краю молчаливого эха

Мужичок снова тряхнул головой, словно тем самым хотел прогнать в дальние уголки памяти неприятные воспоминания.

— И? — приосанился Первосвет.

— Знамо прибыл он-то издалече. Охотиться… на единорогов, — возница чему-то грустно улыбнулся. — Слыхал он-де тут в пуще ить Гнедаш…

— Гнедаш? — переспросил Первосвет. — Это что? Или кто?

— Отец единорогов! Йа, знамо, говорю сему Мстиславу, мол, то байка. Нема никакого Гнедаша. В стародавние времена — енто да, жил собе такой-но единорог…

Где-то далеко-далеко в сознании Первосвета всплыло что-то про Гнедаша. А следом ещё про Гневливца — проклятого единорога… И вот тут парень покрылся липким потом: а что если та ночная тварь и есть Гневливец?..

…Уже не первый день я сплю сном изнурённого тяжким трудом человека. Тело требует покоя… И это странно, ведь в последние дни я абсолютно ничего не делаю. А усталости не убавляется.

Что интересно: у меня порой возникает чувство, будто сама местность вокруг… вернее сказать — эдакий природный дух Темноводья, Удела Валиров… Старой слободки, если быть конкретным, — и есть причиной этой усталости. Неужто из меня высасывают силы?

Глупости… ерунда… надуманные страхи… Хотя вот Вороны тоже захандрили. Просят действий… крови…

Снова проваливаюсь в сон. В затуманенном сознании встают картины прошлого. В них зимний Сккьёрфборх, гибберлинги… дом у Голубого озера… Я обнимаю рукой Стояну… пальцы скользят по её тёплой белой коже… по моему телу тут же пробегает приятная дрожь… сознание охватывает истома… предвкушение…

Бом-м-м!

И мирок, нарисованный в голове приятным сном, тут же рухнул. Рассыпался на части… стал пылью…

Бом-м-м!

Глаза расхлопнулись и в мозг хлынул уже сей мир: тёмный деревянный потолок, в щелях которого проглядывается солома, паутина в уголках комнаты, жужжание одинокого комара…

Бом-м! — звук стал глуше. Но он не ушёл, и гудит продолженный моими собственными домыслами…

Утро… уже не ранее… слышатся голоса постояльцев…

В малюсенькое слюдяное оконце ползёт трусливый лучик встающего солнца. Он крадётся по полу, по соломе, засохшей грязи…

Бом-м-м!.. Бом-м-м!..

Звук проник в самое нутро. Я почувствовал, как задрожало сердце, дрогнули мышцы…

Дверь с лязгом распахнулась и в комнату ввалился взлохмаченный Прутик.

— Вам послание! — с каким-то удивлением прокричал Семён, размахивая бумажкой. — Вам…

— Я не глухой! Что там?

Сам замер. Жду.

— Ответ на то послание, что мы с вами на днях писали… ну то, что в столицу…

— Я это понял. Что пишут?

Колокол больше не звонит. Повисла тягучая тишина, а с ней зарождалась какая-то напряжённость. Ощущение неприятностей, вот-вот готовых свалиться мне на голову.

— Это… от Головнина. Он ознакомился с вашими… вашими… — дальше пошли цитаты, зачитанные с листа: «…предложениями, касательных особы Ивана Бобровского».

— И что? — я живо присел на кровати.

— Сообщает, что«…паче вам следует действовать дальше… Если всё выйдет, то в Новограде могут взять на рассмотрение возможность…»

— Что? — я аж подпрыгнул. — Могут рассмотреть? Возможность? Они там в бирюльки играют?

Всё стало ясно: Головнин и иже с ним слишком осторожны. Скорее всего, у них иные планы. И Бобровский в них не входит.

Я торопливо натянул сапоги, подпоясался и приблизился к Прутику.

— А от Пьера ди Ардера? От него что-то есть?

Семён отрицательно замотал головой.

— Та-а-ак… замеча-ательно… И что нам делать?

— Ну-у… ну-у…

— Я не у тебя спрашиваю. Говорю сам себе.

Прутик испуганно попятился.

— Пойдём-ка, брат, поедим, — предложил я.

Мысли в голове перестали скакать. Я вновь попытался сложить мозаику.

Итак — три дня впустую. Головнин, сволочь, играет на себя, а от эльфийского посла ни слуху, ни духу. Написать Исаеву?

Может быть, стоит… может быть…

Мы с Прутиком спустились вниз и сели за широкий стол у окна. В харчевне уже было с десяток местных выпивох. Оно и понятно: сей трактирный дом, даже не смотря на своё громкое название «Белый единорог», служил больше кабаком, вонючей забегаловкой. Из-за падения торговли сюда, в Старую слободку, не так уж и часто заезжали купцы. Потому хозяину приходилось как-то возмещать убытки. Хоть бы и за счет продажи хмельных напитков.

Уверен, с них он не всё подати платит. Что-то прикарманивает.

Хозяин за стойкой махнул рукой и к нам живо подскочил половой — круглолицый юноша с едва-едва проклюнувшимися усиками. Кажется, его звали Фомой… Он частенько торопился прислуживать именно нам, очевидно из-за хороших чаевых.

Вообще-то, он вполне смышлёный парень, не понятно как затесавшийся в сей край.

Я незаметно вновь оглядел его: чётко очерченный прямой нос… юношеский пушок над верхней губой… светлый взгляд… губатенький… черная копна волос…

Смазливое личико. Такое очень должно было нравиться девчонкам.

— Есть свеженький рассольничек из потрошков! — полушёпотом проговорил паренёк.

Хорошо поставленный канийский говор. Ни одного намёка на принадлежность к «жодинцам».

— Давай, — махнул я головой. — Эка, братец, как тебя далеко занесло… Ты ведь из Светолесья?

— Точно так, — улыбнулся Фома, обнажая белые зубы. — Мы «белозёрские».

— А-а, — кивнул я. «Белозёрские водохлёбы», — вспомнилось прозвание людей того края. Но вслух я его не сказал. — А как же тебя сюда занесло? Что тут забыл?

— Тут? — не понял Фома.

— Убогий край! Пошёл бы… в Молотовку.

— Да что вы, господин хороший! — всплеснул руками парень. — Там же холодно! Мы, «белозёрские» к такому непривычные! Не выдержим… замёрзнем…

— Ясно, — усмехнулся я.

А Фома, кажется, радовался, что кто-то интересуется его персоной.

— А куда ещё идти-то? — продолжал он разглагольствовать. — В Верещагино? По Железному тракту? Вот то ж я и пошёл было… Благо, летом. Иначе бы все ноги сломал на скалах. Или в пропасть бахнулся… Там ветра дикие!

Верещагино? Верещагино? Это, если мне не изменяет память, в горах… на Зуреньском Серпе… на сочленении трёх аллодов: Сиверии, Светолесья да Темноводья. Там ещё железо добывают… Край рудокопов.

— А в столицу? — снова спросил я.

— Да в столице таких, как я — пруд пруди!

— Ты прав… что тут скрывать. А на иные аллоды? — не сдавался я, «пытая» Фому.

— Всё в деньги упирается. Чтобы на корабле плыть — надо заплатить.

— Гм! И что же тебя вдруг понесло по Железному тракту?

— Так батюшка мой определил. Караван торговый пробирался. Я и увязался с ним. Зашли в Верещагино — ну городок, я вам скажу! Как там люди выживают! Я в пещеры — ни ногой. Страсть как боюсь! А они там по полдня! Да и больше бывает!

— Каждому своё.