Мария Теплинская - Дядька

— Митрасю! — истошно закричала она, бросаясь на колени возле упавшего.

Лицо его было бледно и неподвижно, глаза закрыты. Левое веко уже наливалось лилово-синей тяжестью, из ноздри темным извилистым ручейком медленно стекала густая кровь. Леська отирала ее снегом, и слезы градом катились по ее смуглым щекам.

Краем глаза она заметила, как Панька метнулся ей за спину — хотел, видно, ударить сзади ногой. В мгновение ока она вскочила, повернувшись к нему лицом, и выхватила из-за пояса топорик, о котором совсем уже позабыла.

— А ну подойди только! — замахнулась она на обидчика.

Она, конечно, знала, что Паньке ничего не стоит выбить оружие из ее руки, но с другой стороны, у нее все же был топорик, а у Паньки — ничего, снежка сляпать — и то не успел. Вдруг да побоится?

Сперва она еще слабо надеялась, что сбежавшая Виринка все же вернется и приведет кого-нибудь на подмогу, но теперь было ясно, что на это рассчитывать не приходится.

Панька, однако, к ней не сунулся; трудно сказать, чего он больше поостерегся: синевато блеснувшего быстрого лезвия или же Леськиной отчаянной решимости и ее темных глаз, полыхающих жгучей ненавистью.

— Чумовая какая-то, — хмыкнул он. — Тю, оглобля! С головой-то у тебя как, эбьен? Верно люди говорят, что носа в вашу Длымь не сунуть — убьют ни за что! Ну, дайте срок, будет вам ужо от брата моего кровного!

И, злобно сплюнув ей под ноги, вразвалку зашагал прочь.

Митрась меж тем застонал, завозил головой и открыл глаза. Левый, заплывший, почти не открывался.

— Отошел! — всхлипнула Леська. — Больно, Митрасю? — спросила она сквозь слезы, прикладывая к подбитому глазу горстку снега.

— Голова кружится… — тихо простонал Митрась. — Бровь больно…

— Встать можешь? Вставай, вставай, не век же тебе лежать…

Она примерялась посадить его на свои салазки и потихонечку довезти до дома, если он все-таки не сможет идти.

Другие хлопцы меж тем окружили их кольцом, охая и перешептываясь. Наконец вперед робко выступил худенький большеглазый Андрейка, меньшой Васин брат.

— Дай помогу? — робко предложил он, глядя, как Леська пытается поднять на ноги его незадачливого приятеля.

— Помоги, конечно, — охотно согласилась та.

— И я тоже! — вызвался Санька Мулява. — Можно?

— Отчего ж нет? А ты знаешь что? — вспомнила Леська. — Сбегай-ка лучше, подкати сюда мои санки, мы его сразу на них и посадим.

— Беги, Алесь! — подтолкнул Андрейка.

Митрась, однако, уже не лежал, а сидел на снегу, но встать у него по-прежнему не получалось: он все шатался из стороны в сторону, беспорядочно хватаясь за снег ладонями, то и дело роняя голову на грудь.

— Что ж вы стояли да глядели, как его бьют, и не вступились? — укорила Леська ребят.

— Да растерялись мы… — начал оправдываться Андрейка.

— Ты не думай, мы и сами на дух Паньку того не выносим, — поддержал его Юрка. — вон как снежком в лоб мне заехал!

— А я и не понял сперва, — признался Андрейка, чуть осмелев. — Как стал он тебя снежками лупить, я и подумал: играет он с тобой просто… Я сам в тебя два снежка всего кинул, больше уже не бросал.

— И что же вы с ним тогда играли, коли на дух его не выносите? — спросила Леська.

— А ты думаешь, он спрашивал? Мы сами играли, без него, а он к нам и подвалил: я, мол, с вами, хлопцы! И что нам было делать? Не драться же с ним: вон он какой здоровый…

Тем временем воротился и Санька, таща за собой оба воза: ее и Виринкин.

— Вот, привел! Сажайте его, что ли, сверху, и поехали до дому!

— Ты погоди! А Виринкин-то воз куда мы денем?

— А тоже на двор к дядьке Яну. Хай та Вирыська к нему идет разбираться с возом своим! — заявил юный Мулява, больше всего на свете презиравший трусов. — Но, поехали!

В скором времени Митрась сидел в своей хате на лавке, запрокинув голову на плечо сидевшей рядом Леське, а Горюнец прикладывал к его опухшему и почерневшему веку медный шкворень со снегом.

— Не тошнит? Голова не кружится? — расспрашивал он с тревогой.

— Да вроде не тошнит, — отвечал Митрась.

— Ну, добре.

Из всей игравшей возле околицы детворы в Горюнцову хату решились войти лишь Саня с Андрейкой; все прочие благоразумно разбрелись по домам, всерьез опасаясь нешуточного Янкиного гнева — и вовсе даже не за Митранькин подбитый глаз, а за то, что лупили снежками его ненаглядную Лесечку, за которую он кому угодно руки-ноги повыдергает, и поди потом доказывай, что так оно и не было!

Янка, впрочем, казался не столько разгневанным, сколько удрученным, так что хлопцы скоро успокоились и даже разговорились.

— Панька-то как заорет: «Вон оглобля!», да как запустит в нее снежком! — рассказывал Саня. — А за ним и другие метать пошли.

— А ты? — строго воззрился на него Горюнец.

— Я не бросал, — честно ответил Саня. — А Юрка два снежка-таки в нее кинул: думал, с ней играют!

— Игры, однако, у вас! — хмыкнул Горюнец. — Ну-ну, дальше?

— Вот и я то же говорю: не дело это, когда всем гуртом да на одного! — продолжал Саня. — Вирыська-то догадалась, сразу до дому побежала, а вот она, — он кивнул на Леську, — застыла, як неживая. В нее снежки мечут, а она столбом стоит, лицо только руками закрыла.

— Но Вирыська-то, Вирыська! — перебил молчавший до сих пор Андрейка. — Как она по сугробам-то сиганула, чисто курка пуганая!

— Ладно, про Вирыську потом, — остановил Горюнец. — С Митранькой-то что было?

— А вот тут Митрась ваш и подскочил к нему сзади, да как поддаст ногой! Я сам спужался до полусмерти: как же он на здорового такого пошел… Ну, Панька тут обернулся, а Митрась его промеж ног коленом! Ну, тот, ясное дело, ухватил его и давай по морде лупить… Слава Богу, обошлось еще; я-то думал — вовсе убьет…

От этих слов Янка невольно вздрогнул и на миг как будто застыл. Леська заметила, как по его лицу словно бы промелькнуло облачко, а сам он увидел, как перед глазами тревожно мелькнул и растаял зловещий огонь свечи-громницы.

— Обошлось… — как зачарованный, повторил он вслед за Санькой. — Обошлось…

— Аленка потом еще сякерой на него замахнулась, — подхватил Андрейка. — У того Панаса аж коленки затряслись с перепугу, хотя с чего бы: из рук выбить запросто мог бы…

— Так и ушел? — спросил Горюнец.

— А что ему оставалось? — пожал плечами Санька. — Играть с ним все равно мы бы уж не стали, а сякеру Аленкину отнимать — так себе дороже: вдруг да и вправду ему в лоб засветит!

— И засветила бы, не пожалела! — подала голос Леська. — Вот, ей-Богу, не пожалела бы!

— Да я верю, — усмехнулся Андрейка. — Скорее пастух пожалеет волка, чем ты Панаса. Только вот силенок против него у тебя все же не достанет.

— Ничего, у меня достанет, — заверил Янка. — Ну, погодь ты у меня, Панасе, я-то не стара баба, не погляжу, что юродивый!