Мария Теплинская - Дядька

— Ну и что ты стоишь, как пень? — услышал он наконец холодный и насмешливый дядькин голос. — Его, дивитесь ли, коромыслом бьют, а он хоть бы пальцем двинул!

— Я… я… — задыхаясь, прошептал Митрась. — Не могу я, дядь Вань… Не могу… Она же мне… она все-таки…

— Ну, ясное дело, — догадался Горюнец. — Кормилица, поилица, благодетельница… Удавил бы стерву! — сплюнул он в сторону. — Ну, представь тогда, что я гайдук. Гайдука ты, надеюсь, жалеть не будешь?

Митрась покачал головой.

Следующий ухват был — за шею цепкими пальцами.

— Ну? Что делать станешь? — вновь подступил Горюнец.

Митрась попытался лягнуть его в голень.

— Молодец, верно понял, — одобрил дядька. — Только скорее бить надо, не мешкая. Ну, а коли я взял тебя вот так? — он ухватил мальчишку за руку повыше запястья.

Митрась рванулся — надо сказать, довольно толково: в ту сторону, где сжимались дядькины пальцы, однако ни один из них даже не дрогнул — хватка по-прежнему оставалась железной.

— Нет, это не поможет, — покачал головой Горюнец. — Так ты разве что от Андрейки сможешь вырваться, а гайдук всегда сильнее. Тут иначе надо. Ну, думай!

Митрась попытался поднырнуть под дядькин локоть, надеясь вывернуть ему руку — не иначе, подглядел где-то эту ухватку — и был до крайности изумлен, вдруг обнаружив себя лежащим на полу, да еще в самой обидной позе: на лопатках, прижатым к полу дядькиным коленом. Он долго потом не мог понять, каким же образом это получилось; лишь много позднее догадался, что дядька всего лишь в нужный момент выпустил его руку, а грохнулся на пол уже он сам, потеряв равновесие.

— Одна беда мне с тобой! — вздохнул Горюнец. — Ну, не берись ты, коли не умеешь! Ты же не усвоил ничего толком, сути не понял, а туда же… А ну вставай!

Митрась неловко поднялся, потирая ушибленный бок.

— Смотри сюда, — продолжал науку Горюнец, снова хватая его за запястье. — Я тебя держал всего лишь за руку, все остальное у тебя на воле было, как угодно мог бить, что же ты выбрал то, чего не умеешь?

— Н-не знаю… — прошептал Митрась.

— Ну так я знаю, — ответил дядька. — Спешишь потому что, все сразу хочешь. Дальше смотри. Коли обидчик твой ростом не вышел — бей его головой по салазкам, вот сюда, — он чуть коснулся кулаком челюсти. — Уж на это силенок у тебя хватит, а они никогда такого не ждут.

— Ну а коли вышел? — спросил Митрась.

— Куда вышел? — не понял Горюнец.

— Ну, ростом, говорю, вышел?

— Ах, вот ты о чем! Ну, коли он ростом с меня, то бей его опять же головой, но вот сюда, под ложечку. А ну давай попробуй!

— Дядь Вань, да как же я могу… — вновь растерялся хлопчик.

— Я тебе зараз не дядя Ваня! Я гайдук, лиходей, а за спиной у тебя — Аленка, которую кроме тебя, оборонить некому. Ну? Бей!

Мальчишка собрался с духом, боднул-таки его головой под ложечку — и отлетел прочь, встретив на пути каменно твердую стену напряженных мускулов.

— Ну как? — гордо усмехнулся дядька. — Не бойся, не убьешь! Чтоб меня достать — не такая сноровка нужна. А ну, давай еще! Бей!

Митрась опять набычился, пошел головой на дядьку — и лишь успел подивиться, встретив у себя на пути пустоту. Хорошо, дядька вовремя поймал его за ворот — не то навернулся бы лбом прямехонько на печной угол!

— Так нечестно! — по-детски обиженно всхлипнул Митрась.

— Ну а где ты видел честного гайдука? — усмехнулся Горюнец. — Нельзя от гайдука честного боя ждать, это первым делом себе уясни! И нам с ними тоже нельзя по-честному, и жалеть их тебе никак нельзя — пропадешь! С гайдуком ничего запретного быть не может, Митрасю. Ты его не трогал, он первым накинулся. У него нагайка — ты безоружен. Одним только взять его и можешь: сноровкой да хитростью, а потому — никакой жалости, ничего запретного! — он сурово погрозил длинным пальцем.

Однако чуть погодя, когда вконец расстроенный Митрась сидел на лавке, отвернувшись к окну и нахохлившись, ровно озябший воробей, дядька присел рядом и ласково растрепал ему вихры.

— Ничего, Митрасю, все мы так начинали. Придет пора — всему научишься. Я гляжу: хватка у тебя и теперь дай Боже, а главное, не трус ты: не сробел перед Панькой! Ума бы тебе поднабраться трошки — так справный боец из тебя выйдет со временем. На весь повет слава о тебе пойдет, гайдуки и прочая дрянь за версту обходить будут.

Митрась его слушал, веря и не веря, а в мечтах уже видел, как идет он гоголем, прославленный длымский боец, правый заступник, как улыбаются ему навстречу добрые люди, а всякая злобная погань, чуть заслышав гордую его поступь, кидается прочь, что твои запечные прусаки.

О том, что произошло у околицы, Длымь возмущенно загудела в тот же день. Конечно, дуля под глазом у хлопца сама по себе — дело обычное; смешно даже и думать, что она может всерьез кого-то взволновать. Но Апанас до того уже всех допек своими гнусными выходками, своей наглостью и жестокостью, что случай с Митрасем попросту уже переполнил чашу терпения.

Митрась слышал, как бабы у колодца яростно ругали его обидчика.

— Уж до малых детей добрался, вражина поганый! Да чтоб с очей он сгинул долой со всеми своими абьенами! Блажной тоже! Ирод он проклятый, выродок панский, а не блажной…

— А хлопчик-то горемычный, — жалостно подхватила другая, — так, бедный, и рухнулся! Мне мой Юрка рассказывал: лежит, ровно неживой, головку запрокинул, и кровь течет, на белый снег капает…

Тут его кто-то заметил, указал рукой:

— А вон и сам он идет!

Бабы вновь запричитали на разные голоса. Навстречу ему бросилась Катерина, раскинув объятия и едва не сбив его при этом с ног.

— Ах, сиротиночка ты моя жалкая, глазочек ты мой подбитый!

Митрась, поневоле вспомнив свою застарелую, совсем было изжитую привычку, сердито рванулся, резко дернув плечами. Он и сам не до конца понимал, чем же так неприятна ему эта женщина. Последнее время он стала к нему очень уж ласкова, однако чудилось в этой ласке что-то приторно-нехорошее, будто залитая медом отрава. Что-то внутри его существа уже давно настораживало Митрася: неспроста все это, чего-то ей надо от них. А вернее, даже и не от них, а от Горюнца: Митрась уже не раз перехватывал ее жадные взгляды, которые она бросала на дядю Ваню. И уж наверное, отнюдь не жалость к Митранькиной сиротской доле (в которой он, кстати, давно уже не нуждается), заставляет теперь Катерину быть такой ласковой. Ясное дело, завидно бабе на красивого мужика!

Нет, что ни говори, а не лежит у него душа к тетке Катерине, хоть и не сделала она им ничего худого. Да и вообще неловко ему, что столько о нем разговоров, все село взбаламутилось.

— Эх, жаль, меня там не было! — в бессильной злобе сжимал кулаки Хведька Горбыль. — Я-то не Митрась, меня не вдруг достанешь!