Мария Теплинская - Короткая ночь

Леся и сама не могла понять, отчего она вдруг застыла на месте, не в силах сделать шагу. Ей бы вновь скрыться в ельнике, обойти стороной поляну, а она все стояла и смотрела на эту молодую пани, с которой ей совершенно ни к чему было бы встречаться.

Незнакомка вдруг встрепенулась, отняла руки от лица. Ее глаза — ослепительно зеленые, сверкнувшие, словно граненые изумруды, — встретились с дымчато-карими глазами длымчанки. Сколько слышала она от пана Генрика об этих изумрудных глазах, о дивной красоте этой женщины, и вот теперь видит ее так близко! Прежде она с легкой насмешкой относилась к восторгам Любича, но теперь и сама видит, что он нисколько не солгал: хоть лицо незнакомки и было заплакано, веки припухли, на нежной коже выступили красные пятна, но все же она и в самом деле была чудно хороша; даже Доминика показалась бы рядом с нею блеклой и бесцветной, как сундучная моль.

— Доброго здоровья пани Гражине, — произнесла Леся, и сама удивилась, как по-чужому звучит ее собственный голос.

— Что, узнала меня? — откликнулась незнакомка, и в голосе ее прозвучал едва уловимый жмудинский отзвук. — Я тебя тоже узнала, хоть никогда и не видела. Нет-нет, не бойся, — сказала она уже мягче. — А меня-то еще пугали: глушь кругом непролазная, заплутаешь, не выберешься, и ни одна душа не встретится, не поможет… Как же, не встретится! Тут и шагу не ступить, чтобы на какую-нибудь Алесю не наткнуться!

— Да здесь-то что за глушь, пани Гражина! Тут и не глушь вовсе, а так: три сосны да две елки! А глушь настоящая — она дальше, к востоку. Во там да, страшно! Туда пани не надо бы ездить!

— А ты мне еще указывать будешь, куда мне ездить, куда нет? — подняла брови пани Гражина. — Да ты не бойся, это я так, шучу. А про Мертвую зыбь я и сама знаю, слыхала. Это Райка моя все дома сидела, нос боялась высунуть, а я тут все кругом изъездила! Ну, что молчишь? И про Райку я знаю, как ты ей бежать помогла.

— Может, и помогла, а может, и нет, — ответила Леся. — Никому про то не допытаться.

— А тут и допытываться нечего, все и так ясно, как на ладони, — пожала плечами Гражина. — Иное дело — доказать ничего нельзя. Булавку только спрячь подальше, — добавила она, понизив голос. — Не буди лиха…

Злополучную серебряную булавочку, подаренную Райкой, Леся не носила с того самого дня, когда встретилась в Рантуховичах с паном Ярославом. Сказать по правде, она уже слегка и позабыла, что эта булавка у нее вообще есть.

— Знать меня больше не пожелала, — вздохнула пани Гражина. — Ту булавку я ей подарила, а она, вишь, тебе отдала!

— Я могла бы вернуть ее пани, — заметила Леся.

— Ага, вот ты себя и выдала! — пани Гражина указала на нее тонким холеным пальчиком. — Значит, и в самом деле Райка тебе ее дала, ту булавочку! — и вдруг по лицу ее промелькнула тень внезапной грусти, опасный блеск померк в зеленых глазах, красивая белая рука бессильно упала на черный бархат амазонки.

— Да уж ладно, оставь себе, — вздохнула Гражина. — Все же дитя ты еще, Алеся, уж такое дитя неразумное! Я-то думала, ты стерва насквозь прожженная, без стыда и сердца — ну, вроде Юстыськи…

— Юстыська? — переспросила девушка. — Ах да, знаю.

— Знаешь? Откуда? — в голосе пани Гражины вновь зазвучал металл. — Тоже от Райки?

— Отчего же непременно от Райки? Пан Генрик рассказывал.

— Еще и пан Генрик, Иисусе-Мария! — пани Гражина вновь закрыла лицо руками. — Весь повет знает, что мой муж открыто держит в доме любовницу — это при живой-то жене! Если бы ты знала, каково мне это выносить — мне, урожденной Радзянской!

Леся молча кивнула.

— А ты уж будто и знаешь? — ехидно заметила пани.

— Знаю, пани Гражина, хоть я и не Радзянская. Простого я роду, да только и у меня сердце в груди, не чурбан.

Она подумала, что пани Гражина вновь рассердится, но та лишь испытующе посмотрела на девушку.

— Скажи мне, — начала она вновь. — Ты ведь знаешь, отчего Райка сбежала?

— Конечно, знаю. Из-за Ярось… Из-за пана Ярослава, — поправилась Леся.

— Из-за меня. Я ведь их застала, ты знаешь? В коридоре темном… Целовались… Ты не думай, я муженька моего хорошо знаю, ни одной смазливой девчонки не пропустит. Но Райка… Ты не понимаешь… ведь она м о я! Не его… Как она могла?.. Я ей одной только и доверяла…

— Он ее косы на кулак намотал, пани Гражина, — пояснила длымчанка. — Она и отвернуться не могла. Не повинна она ни в чем перед вами.

— Я знаю теперь, что неповинна, — перебила пани Гражина. — Но я это потом уже поняла, когда остыла. Райка его боялась хуже смерти, пряталась где только могла — с чего бы вдруг ей с ним целоваться? А я ее бросила, уехала — что же ей и оставалось, как не бежать? А впрочем, для нее-то самой это к лучшему, что она сбежала. А вот я теперь осталась совсем одна, — снова вздохнула пани Гражина.

Леся вновь понимающе кивнула.

— Отчего, ты думаешь, я так с тобой разговорилась? — продолжала затем пани. — оттого, что больше поговорить мне не с кем. Не с Ярославом же мне говорить и не со свекровью! А Марцеля, новая моя горничная… Она, во-первых, здешняя, из Островичей; и потом, с Ярославом у нее амуры какие-то были, да и теперь, сдается мне, иногда он ее пользует… А она все надеется панскую милость вернуть и, верно, ему доносит… В общем, не верю я ей. С Даной вот только и разговариваю…

— Дана? — не поняла Леся.

— Кобыла моя, — пояснила Гражина. — Ярослав хотел назвать ее Лулу, да она отзываться не стала. Хорошо, хоть у кобылы есть вкус!

— Ну а пан Генрик? — напомнила Леся. — С ним-то вы пани может поговорить?

При упоминании этого имени зеленые глаза гордой пани вдруг потеплели.

— Пан Генрик… Добрый старик, милый, хоть и не в себе немного. Да только Ярослав запретил мне в Рантуховичи ездить… без него. А вот я все равно поехала! Я теперь его не боюсь — хуже, чем было, уже и не будет!

Она небрежно потеребила белый газовый шарфик, изящно драпировавший ее лилейную шею; только он один и оживлял немного траурный наряд молодой женщины.

— Для чего, ты думаешь, я этот шарф нацепила? Сама знаю, что он здесь ни к чему. Да что было делать? Вот, смотри! — она единым движением сдернула легкий шарфик.

Леся ахнула и попятилась: на белой шее страшно расплывались черно-багровые кровоподтеки.

— Красиво, правда? — усмехнулась пани Гражина. — Это они еще зажили немного. Поначалу я даже слова сказать не могла — так горло болело! Что ж ты отворачиваешься? — вновь усмехнулась пани Гражина, видя, как Леся отводит глаза. Смотри, смотри, чем я заплатила за ваш покой! Нет больше тех векселей, сожгла я их — ты слыхала, может быть?

— Что-то вроде слыхала. Это ведь молодого панича векселя?

— Да, они самые. Да ты не спеши благодарить: не для тебя я это сделала, а для Любича. Сил моих нет видеть, как доброму старику душу мотают. И нынче я к нему ездила, обо всем рассказала. Пусть знает, что нет у них больше власти над ним!.. Ты не поверишь — но он заплакал, — добавила она тише. Как услышал — упал головой на стол и заплакал — тихо так, даже не слышно, только плечи вздрагивают.