Мария Теплинская - Короткая ночь

— И на нем халат такой малиновый? — насторожилась Леся.

— Да. А почему ты спрашиваешь?

Леся, конечно же, вспомнила свой сон, где пан Генрик именно так и выглядел: в малиновом атласном халате, распластавшись на столе, беззвучно вздрагивая всем телом. Но пани Гражине она постеснялась об этом рассказать, не желая выглядеть неотесанной деревенщиной, верящей и в сон, и в чох, и в прочие пустые приметы. О том, что гордая пани сама имела слабость к гаданиям на картах и кофейной гуще, Леся, конечно же, знать никак не могла.

Вместо этого длымчанка ломала голову, как подступиться, как завести разговор о самом важном. Но Гражина, к счастью, помогла ей сама.

— Ты хочешь о чем-то спросить? — искоса взглянула она на девушку.

— Д-да, — неуверенно кивнула Леся.

— Ну так спрашивай, чего же ты стесняешься?

— Может быть, пани знает, — начала та. — Той осенью наши гайдуки хлопчика у нас умыкнули. Чернявенький такой хлопчик, по двенадцатому году, родом москаль. В лесу поймали…

— Постой, постой, — прервала ее пани Гражина. — Что-то такое припоминаю. Прошлой осенью появился хлопец новый у нас на задворках, и как раз такой, как ты говоришь. Я сперва и не знала, откуда он взялся; я ведь больна тогда была, лежала в постели, бредила… А после Ярослав сказал — купил, мол. Я-то сразу поняла: дело нечисто, но допытываться не стала, а там и вовсе позабыла. Так это ваш, значит?

— Наш, — вздохнула Леся.

Пани Гражина призадумалась, глядя куда-то мимо нее, а потом медленно и печально произнесла:

— Нет его, Алеся, больше у нас.

— Как нет? — ахнула длымчанка. — Нешто продали?

— Пятый день, как сбежал, — покачала головой пани Гражина.

У длымчанки упало сердце. Пять дней как сбежал, Господи сохрани и помилуй! И целых пять дней о нем ни слуху ни духу! Означать это могло только одно: с Митрасем случилось что-то страшное…

— Что с тобой? — испугалась пани Гражина. Ты вся побелела…

— Он не пришел домой, — прошептала Леся.

— Ну, может, просто заплутал? — с надеждой в голосе спросила молодая пани, до которой только теперь дошел ужасный смысл ею сказанного.

— Что бы ни случилось, все одно — беда, — ответила длымчанка. Воображение рисовало перед нею картины — одна другой страшнее! Вот мальчика медленно, вершок за вершком, затягивает гнилая зловонная трясина; судорожно хватается он за острую болотную траву, в кровь изрезав ладони, но тонкие стебли обрываются, не выдерживая, а гибельная топь затягивает все глубже, вершок за вершком… А может быть, он корчится в последних судорогах, ужаленный ядовитой гадюкой? Все больше коченеют, застывая в мучительном напряжении, мускулы, все ближе к сердцу ползет смертный холод… А может быть… может быть, он просто сломал ногу и теперь лежит где-нибудь в овраге, одинокий и беспомощный, не в силах пошевельнуться от дикой боли…

— Тебе-то он кто, мальчишка этот? — спросила пани Гражина, выведя ее из тяжкого оцепенения.

— Брат… — пробормотала она. — Родной… Почти…

— Найдется твой брат, Алеся, — заверила ее пани Гражина. — Вот поверь мне, найдется.

— Дай-то Бог, — откликнулась та.

— Ну, пора мне, — поднялась пани Гражина, и Леся невольно залюбовалась ее стройной фигурой с тонкой талией и точеными бедрами. Легко и уверенно поднялась Гражина в седло, тронула поводья. Кобыла пустилась в легкий галоп, сделав сперва круг по поляне; ветер всколыхнул черный шлейф бархатной амазонки, белоснежной змейкой взвился газовый шарфик. Махнув на прощанье рукой. Прекрасная всадница исчезла среди деревьев.

У Леси стучала в висок одна лишь мысль: скорее, скорее домой! Поднять на ноги всю Длымь! Прочесать весь лес, все болото! Если еще не поздно… если ему еще можно помочь… Но первым делом — к Янке! Уж он-то придумает, что делать! Он умный, он сильный…

Она даже не замечала, что думает о нем как о прежнем Янке, словно и не было той ночи.

Солнце уже давно миновало зенит, хоть и стояло еще высоко над горизонтом, и к его золотому мареву понемногу примешивались багряные отсветы.

Возле околицы она встретила Павла Хмару и братьев Луцуков, кативших куда-то старое колесо. Дружелюбно загоготав, хлопцы помахали ей рукой, продолжая толкать вперед свою ношу.

Колесо? Зачем? Ах да, сегодня же день летнего солнцеворота, праздник Яна Купалы, как же она могла забыть? Сегодня хлопцы столкнут в реку с высокого берега горящее колесо, и оно покатится, словно солнце по небосклону. Сегодня девчата будут бросать в воду венки, гадая о суженом. Будут водить хороводы, парами прыгать через высокие костры, петь купальские песни. А потом разбегутся по лесу — искать папоротников цвет, аукаться… прошлым летом на Купалу она и сама с нетерпением ждала вечера, когда среди пышной перистой листвы набухают, наливаются огненным цветом бутоны папоротника. А теперь даже не вспомнился ей тот дивный цветок, открывающий клады чистым сердцам. Вот кабы он помог Митраньку найти — это было бы лучше любого клада!..

Отважно и уверенно направилась она к Горюнцовой хате — мимо стайки балагуривших девчат, мимо Доминики, что брезгливо подалась в сторону, мимо Даруньки, которую задела взметнувшимся краем паневы. Вслед ей понеслись смешки и глумливый шепот:

— К солдату своему побежала, не иначе!

— Верно. Мало ей было, не распробовала!

Но Леся не слышала их. Она не помнила, как добежала до хаты, как перепрыгнула через низкий перелаз, как оказалась у самых дверей. Слышала, как узнавший ее Гайдук залился приветственным лаем, но ей было не до того.

Дверь в сени оказалась запертой изнутри; такого у Янки отродясь не бывало! Что же делать?

— Ясю! Ясю, открой! — закричала она, замолотила в дверь кулачками, и вдруг замерла, услыхав в глубине горницы шаги — но не Янкины, а другие, быстрые и легкие, словно мышка прошуршала по половицам.

Сухо ударила щеколда, дверь приотворилась.

— Ну что ты орешь, как на пожаре: «Ясю, Ясю!»? — сердито проворчал знакомый голос. — Он все равно не слышит.

— Митрась? — ахнула она, не веря своим глазам.

— Нет, святой Петр! — усмехнулся тот.

Но Леся не расслышала неприязненной иронии в его голосе.

— Живой, слава Богу! — еле выдохнула она, кидаясь к нему на грудь. Митрась даже не успел отстраниться — девичьи руки обвились кругом, намертво захлестнули плечи.

— Родной ты мой, жив! — шептала она, целуя его в обе щеки.

— Ты хоть на людях-то не обнимайся, — уже мягче заметил Митрась. — И так уж по селу невесть что про тебя гутарят.

Леся послушно отстранилась, вновь взглянув на него. Он сильно вытянулся за минувший год; теперь он и в самом деле был немного выше ее ростом — худой, нескладный, с длинными руками и костлявой шеей. Губы плотно сжаты. Оливковые глаза смотрят теперь недоверчиво и глухо, совсем как в тот первый день, когда Ясь привел его в Длымь.