Мария Теплинская - Короткая ночь

— Ты это о чем? — не понял Ясь.

— Я… я спросила, с каких пор ты меня любишь? — выпалила она единым духом.

Он не стал отпираться.

— Даже сам не знаю… Давно.

— И я, наверно, давно, — задумчиво протянула она. — Мне теперь так кажется. Я бы и раньше это поняла, если бы…

Он резко отвернулся, не ответив. Леся больше не видела его лица; видела только, как залилась румянцем его загорелая шея с мягкими завитками волос, каким огненным жаром вспыхнуло ухо. Из-под черного его навершника виднелся пронзительно-белый ворот рубахи с полоской на нем так хорошо знакомой черно-красной вышивки. Да и все остальное — и русые завитки на затылке, и сам поворот головы — все это вдруг показалось ей как-то странно, по-новому знакомым. И тут ее озарило: ну конечно же! Именно Данилу напомнил он ей сейчас. У Данилы была та же манера краснеть — от корней волос до самого ворота, и волосы у него на затылке так же слегка кудрявились. Аа тут еще и вышивка: оба носили рубахи с похожим узором…

И тут до нее наконец дошло то, что она уже давно должна была понять: не Ясь был похож на Данилу, а Данила — на Яся. Это Яся она любила всю свою недолгую жизнь, это о нем грезила в детских мечтаниях. Но между ними лежала пропасть глубиной в семь лет, и он казался ей недоступным, недостижимым. А Данила… В Даниле она видела только его отражение, как ясное солнышко отражается в любой мутной луже.

Они прошли через темнеющий перелесок, и впереди, меж редеющих деревьев, замаячила открытая поляна, уже полная красочно разодетым народом; с каждым шагом до них все яснее доносился монотонный гул голосов.

— Ну, идем же! — поторопил Ясь вновь заробевшую подругу. — Ты же у меня храбрая, ты гайдуков панских не побоялась — так нешто наши люди страшнее?

— Да, идем — кивнула Леся в ответ, но он почувствовал, как ее похолодевшие пальчики крепче стиснули его руку.

— Ух, насилу вас догнала! — они даже вздрогнули от неожиданности, услышав за спиной чей-то голос.

— Это ты, Ганнуся? — отозвалась девушка. — Что ж ты так замешкалась?

— Матуля меня задержала, — ответила Ганна. — А вы все вдвоем?

— Как видишь! — с легким вызовом бросила Леся.

— Ей нынче опасно ходить одной, — сдержанно пояснил Горюнец. — Ты разве не помнишь?

— Ну, почему же? — слегка растерялась Ганна. — Помню, конечно. Но разве ей больше не с кем ходить? Савел ведь есть.

— Ей со мной веселее, — усмехнулся Янка. — А Савел твой с молодцами пошел.

— А вот я теперь с вами пойду. Не прогоните? — все же усомнилась Ганна.

— Ну что ты, мы не кого от себя не гоним, — неловко засмеялась Леся. — Пойдем.

— Ой, братцы, и меня заодно возьмите, а? — произнес кто-то совсем рядом; голос был молод, и в нем отчетливо звучала робость.

— Васька! — радостно воскликнул Горюнец, который обрадовался не столько появлению друга, сколько тому, что нашелся повод прекратить этот скользкий и небезопасный разговор. — Ты-то откуда взялся?

— А я уже давно тут стою, — ответил Василь.

— Так что ж на поляну не идешь?

— Неловко мне как-то одному, — замялся Василь. — Там же… Что-то ноги не держат не знаю даже…

Василь тоже нарядно оделся: на нем почти такие же, как у друга, сапоги на железных подковах, и суконный навершник поверх рубахи; только Васин навершник не черный, а серый, и украшен скромнее. Но при этом держался Василь так скованно, так неуклюже топтался, так беспомощно хлопал ресницами, что никакие наряды не помогали. О Господи, как же боится он выйти, и нетрудно понять, почему: немного впереди, почти у самого выхода, маячит небольшая группа длымских хлопцев, окруживших Ульянку. С поляны доносится ее дразняще-беззаботный смех, и ей как будто совсем нет дела, кто же это там хоронится за кустами, кто наблюдает за ней с таким отчаянием и болью.

— Так что же ты сам к ней не подойдешь? — удивился Янка.

— Да как вам сказать… Боязно мне… Она меня уж нынче турнула…

— И давно ты тут проминаешься? — без всякого сочувствия спросила Леся.

— Да вроде давно, а может, и не очень…

— А ну-ка пойдем! — Горюнец решительно взял его за рукав и потянул за собой.

Они вышли из кустов и всей гурьбой прошествовали мимо злополучной Ульянки, окруженной молодыми зубоскалами. Ульянка растерялась и даже слегка обиделась, что Вася не отважился поглядеть в ее сторону, да и Янка протащил его мимо слишком решительно.

«Слизень! — подумала она про себя. — Кто угодно из него веревки вьет, ей-Богу!»

И решила не глядеть им вслед.

А они меж тем все вместе уже пробирались по самому краю поляны: Леся по-прежнему рядом с Горюнцом, справа от нее не отставала, придерживая за талию, кроткая невестка, а к левому Янкиному локтю цеплялся Василь. Такой шеренге из четырех человек было, разумеется, не слишком удобно ходить по многолюдному полю, и самым естественным здесь было бы разбиться на пары, да вот беда: цепь в этом случае должна была бы разомкнуться как раз посередке. Лесе же этого совсем не хотелось: то ли она считала это дурной приметой, то ли просто не хотела ни на миг разлучаться с любимым. Ну, а Ганна просто боялась недоглядеть за своей подопечной, Васе же было не слишком весело вновь оказаться одному. Поэтому они все крепко держались друг за друга, стараясь не обращать внимания на толчки, которые сыпались на них со всех сторон. Смотрелась такая шеренга несколько странно, но все же не столь вызывающе, как если бы Леся и Янка показались просто вдвоем.

А вокруг стало и в самом деле тесновато, потому что длымские хлопцы-распорядители весь народ оттеснили к краям поляны, освобождая середину для танцев, и теперь в центре остались лишь музыканты со своими скрипками, дудами, цимбалами и примитивной деревенской арфой, то есть попросту привязанной к изогнутой дугой палке единственной жилой. На этой арфе играл старый Тарас, тот самый, что якобы закладывал уши воском, отправляясь на проповедь. Неподалеку был свален в кучу валежник, собранный для костра еще накануне.

Толпа, как всегда, была пестрой, шумной и разномастной, но чего-то в ней как будто не хватало, что-то было сегодня не так, как всегда на подобных сборищах.

Очень скоро Леся поняла, чего именно не хватает, расслышав в этом многоголосом гуле довольно громкий разговор:

— Что-то из Островичей нынче никого нет, — удивлялся мужской голос.

— Вот и я что-то никого не вижу, — вторил ему другой. — Знают кошки, чье сало съели!

А ведь и в самом деле: она сегодня еще не видела здесь никого из Островичей, ну просто никого похожего. Но тут же успокоилась, вспомнив, что ничего странного в этом, в общем, нет, ибо Яроськины вассалы прекрасно знали, что длымчане отнюдь не простили им недавней шкоды и встретят их далеко не хлебом-солью.