Мария Теплинская - Короткая ночь

— Люди спугнули, вот и не смог. А кабы Курган не залаял…

— Кабы Курган не залаял… — задумчиво повторила Леся. — Вот и я прежде думала, что в Кургане все дело.

— А что, нет?

Она покачала головой.

— Нет, Уля. Ты не поверишь. но у меня после нынешнего глаза открылись. Он ведь… по-другому совсем вел себя… не как лиходей… Он меня берег, понимаешь? Лишней боли не хотел причинить…

— Так он же, как свинья, нажрался! У, сволочь! Терпеть не могу!.. А ты: берег! Упаси меня Святая Троица от такого береженья!

— Это ты верно говоришь, — произнесла Леся сосем тихо. — Упаси тебя Боже…

На другой день Галичи провожали гостей. Старики расцеловались с ними уже совсем по-родственному, и даже Савел держался вполне дружелюбно. Леся обнялась на прощание с Райкой, с которой прошепталась всю ночь, потом застенчиво и целомудренно поцеловала Остапа. А дядька Онуфрий, отведя ее в сторонку, тихонько посоветовал:

— А ты, Олеся, с хлопцем все же помирись… Такими хлопцами, знаешь ли, не бросаются. А что Савке вашему трепку задал — так наверняка ведь за дело! Такой понапрасну не ударит, это уж ты мне поверь!

Леся не помнила, что она тогда ответила. Сколько людей уже указали ей на то, о чем она и сама подспудно знала, и к чему неизбежно возвращались ее думы… Тэкля. Вася. Рыгор. Настя-солдатка. Даже Савка, так ненавидевший Горюнца, да и теперь ему Янку полюбить не с чего… А теперь вот еще и Онуфрий, который знать не знает ни Янку, ни что именно тот сделал. Единый раз только и взглянул на него, а уж все понял…

Может быть, правы люди? Может, и в самом деле помириться ей с ним? Ведь она и сама его почти простила, сама же вчера призналась в этом Уле.

Простила? И тут ей вновь вспомнился темный колючий бурьян, тяжесть мужского тела, придавившего ее к земле, потная рука, наглухо зажавшая рот… И ужас, тот дикий, первобытный ужас перед неизбежным… Простить?.. Нет. Может быть, после… Не сейчас…

Весть о нападении гайдуков на длымчан разнеслась по всей округе. Местечко гудело, как растревоженный улей; жидовское недовольство усиливалось еще и тем. что толстую Хаву в тот же день внезапно разбил паралич. У нее разом отнялись ноги и язык, она превратилась в неподвижную бесформенную груду сала, порой лишь нечленораздельно мычащую, и две ее молодые невестки, Рахиль и Мариам, сбились с ног, ворочая с боку на бок неподъемную тушу. Винили во всем, естественно, Леську: наворожила-таки, зараза!

Очень скоро молва выплеснулась за пределы местечка и пошла гулять по округе. О схватке гайдуков с длымчанами и невесть откуда налетевшими хохлами рассказывали и в шляхетских застянках, и в крепостных деревеньках. Поселяне радовались, что наконец-то нашла на камень гайдуцкая коса; шляхтичи и в особенности шляхтянки с удовольствием обсуждали, что и тут не обошлось без пресловутой длымской красотки с колдовскими очами. Угловатая, черномазая, никому прежде не интересная девчонка-подросток в короткое время вдруг стала главной героиней целого потока бурных событий, центром кипения страстей, объектом вожделения грозного пана Островского, ценителя нежных блондинок.

Дошла эта весть и до пана Любича, и тот, услышав о столь вопиющей наглости своего соседа, пришел в такое негодование, какого никак нельзя было ожидать от столь апатичного, дряблого человека. Пораженные домочадцы совсем растерялись, когда он нервно и отрывисто потребовал одеваться, закладывать лошадей, собираясь немедленно ехать в Островичи. Гаврила молча наблюдал, как его пан лихорадочно пытается застегнуть сюртук, не сходившийся у него н животе. Верный камердинер знал: в такие минуты возражать ему бесполезно.

Пан Генрик и сам дивился, откуда взялось в нем это бесстрашие; в те минуты он совершенно позабыл о собственных своих несчастьях, о долгах, о векселях, о непутевом своем сынке, и помнил только о милой девочке, которая едва не стала жертвой похоти этого мерзавца, этого… даже слов нет, как его и назвать!

Пана Генрика приняли в зеленой гостиной, где собралось все почтенное семейство. Пани Малгожата, напудренная и раздушенная, со взбитыми чернеными буклями, восседала в креслах. Молодой пан Ярослав стоял у нее за спиной, картинно пуская в потолок кольца синего дыма от испанской сигары. Молодая пани Гражина вкатила в гостиную инвалидную коляску, в которой сидел закутанный в шерстяное клетчатое одеяло старый пан Стефан. Пани Гражина была в простом белом утреннем платье, с просто уложенными золотыми косами. Она не любила вычурности в туалете и была необычайно хороша без всяких излишеств. Пан Генрик отвел глаза, лишь мельком взглянув на ее прекрасное, отстраненное и даже слегка надменное лицо, не в силах думать, какие чувства скрываются за этой холодной надменностью. Какой же стыд и боль должна, верно, испытывать эта совсем еще юная женщина, муж которой мало того, что открыто держит в доме штатную любовницу, мало того, что, не таясь, путается с дворовыми девками, так теперь еще вздумал похитить вольную длымчанку, пусть тоже красавицу, но все ж таки — мужичку необразованную…

«И чего тебе, подлец, еще нужно?» — подумал пан Генрик, снова поглядев на молодую женщину.

— Я на вас в суд подам, — заявил он, с трудом взяв себя в руки и уняв дрожь в голосе. — Такой наглости я даже от вас не ожидал, так-то-с!

— На каком основании, позвольте узнать? — сухо спросила пани Малгожата.

— Они еще спрашивают, на каком основании! Да простит меня дражайшая пани, но ваш сын перешел все границы! Напасть на беззащитных людей! среди бела дня! В людном месте! У всех на глазах!

Пан Ярослав невозмутимо покривил красивые губы и взял со стола колокольчик. В мгновение ока в дверях явился одетый в ливрею широкоплечий гайдук.

— Чего панове желают? — спросил он, поклонившись.

— Вечно тебя не дозовешься! — бросил пан Ярослав. — Позови-ка мне сюда Юрека, да поскорее, не как ты обычно ползаешь! Одна нога здесь, другая там, ну!

Гайдук моментально исчез. Старый пан Стефан фыркнул и что-то неразборчиво и злобно пробормотал. Голос его прозвучал, словно лязг заржавленных цепей. Пани Гражина стояла, отвернувшись к окну; лицо ее было безмятежно, и лишь чуть заметный румянец блуждал на ее щеках.

Вскоре вернулся давешний гайдук; за ним, пошатываясь со сна, следовал другой. Лицо его было перекошено, вздутый багровый рубец пересекал лоб и щеку.

— О Боже! — ахнул пан Генрик. — Это кто же его так?

— Ваши беззащитные люди, — невозмутимо ответил молодой Островский.

— Но позвольте… Это же след от нагайки! От вашей нагайки!

— А молодчик был ваш, — почти ласково заметил Ярослав. — А Войтек до сих пор сесть не может, а у Явгена ключица сломана, про Франека уж и не говорю: всю голову ему разбили! И уж позвольте вам доложить, любезный пан Генрик, что это не вы, а мы на вас в суд подадим, ибо это ваши обожаемые длымчане напали на наших ни в чем не повинных людей. Поразвлечься им, видите ли, захотелось, пофехтовать заборными кольями!