Лилия Касмасова - Инферняня (СИ)

— Извините ради бога, — он оттеснил охранника. — Мы не знали, что это ваша гостья. Она, видите ли, сказала, — тут он бросил на меня злой взгляд, — что пришла к мистеру…

— Я просто перепутала фамилии, — выпалила я.

— Бывает, — любезно сказал служащий, а в мою сторону заметил совсем тихо: — Хотя я бы не сказал, что имена «мистер Олимпус» и «миссис Баттерфляй» можно перепутать.

И он удалился, схватив охранника за рукав и утянув его за собой.

Сколько же платит за номер Грыыхоруу и сколько дает на чай, если они проглотили такую ложь?

— Проводить тебя в лифт? — спросил Грыыхоруу, размахивая руками и гремя золотом. (Он рассказывал, что жестикулирование — особенность землян. Я понимаю. Если бы желе начало жестикулировать, то во все стороны полетели бы кисельные капли, и скоро от желе бы ничего не осталось. Вот он и старается как можно больше походить на землянина. Хотя получается похож скорее на ветряную мельницу. Но зачем мне его разочаровывать, сообщая об этом?)

И вот мы едем в лифте. В котором я намекала Петеру пожелать очутиться. И где мы очутились благодаря Грыыхоруу. Или это Петер так сделал, что обстоятельства сложились?

Петер строит сам себе рожицы в зеркало. А Грыыхоруу, явно стремясь эти зеркала разбить вдребезги неожиданно и резко взлетающими и описывающими немыслимые дуги длинными руками, говорит:

— Я шел на курсы. Актерского мастерства. Я уже два месяца туда хожу — по понедельникам и средам. И мои жесты становятся все выразительнее.

Последнюю фразу он произнес не очень уверенно, как бы ожидая одобрения.

— Да, — сказала я. — Они в самом деле очень выразительные!

Грыыхоруу улыбнулся во всю пасть и потом стал ждать, что скажу о своих намерениях я. Если, конечно, захочу. Инопланетяне крайне деликатны и никогда не задают личных вопросов. Не то что некоторые соседи — агенты — бывшие учащиеся колледжей.

— А я иду к одному… — не человеку же. Врать Грыыхоруу не могу. Говорю: — В пентхаус.

Грыыхоруу кивает раз десять, и так, что его подбородок, кажется, отпечатает на груди синяки.

— Тогда я могу оставить тебя? Не хочу опаздывать.

— Да. Спасибо за помощь, — я протянула руку для пожатия и сразу пожалела об этом: он стал трясти ее так, будто хотел оторвать.

Наконец он отпустил меня, остановил лифт на каком‑то этаже и, как резиновый, протиснулся между дверей прежде, чем они успели открыться — туфли задержались в щели, пока двери не разъехались, и Грыыхоруу сказал уже из коридора:

— Ходил бы босиком, но обожаю фирменные туфли.

— Понимаю, — сказала я.

Я их тоже обожаю. Но хожу в основном в кроссовках. Во — первых, удобно, особенно когда надо бегать и прыгать следом за детишками, а во — вторых, хм, теперь уже нет «во — вторых», потому что завтра я возьму пачку денег из холодильника и пойду в самый дорогой бутик!

В роскошном широком коридоре верхнего этажа никого не было. Я подошла к номеру с буквами «PH» и громко и решительно постучала, в стиле «Я шериф и знаю, это ты ограбил поезд прошлым утром, и я намерен получить вознаграждение за твою голову и забрать золото, которое ты украл у добрых граждан и у банка».

Хотя я, совсем наоборот, собиралась вернуть ему ох, почти двадцать тысяч долларов! Но, несмотря на мои столь прекрасные намерения, дверь никто не открыл.

Я оглянулась, и так как в коридоре никого не было, украдкой пнула в дверь ногой. Черт, так можно и краску с кроссовок сбить. Хотя я все равно завтра собиралась обновить свой обувной парк. Я пнула еще и посильнее.

Приложила ухо к двери. Тишина. Еще бы. Эти пентхаусы такие большие, как дворцы. И вряд ли от двери услышишь, как где‑нибудь на другом конце апартаментов человек тихонько дышит и не хочет мне открывать.

Вот досада! Как же его оттуда выковырять? А, вспомнила. Я еще раз постучала, теперь уже вежливо, и сказала, как говорят в кино:

— Обслуживание номеров.

Но, боюсь, он не поверит, что горничная сначала проверяет дверь на прочность ногами.

Может, надо было просто сказать ему правду?

— Мистер Олимпус, это Алисия Меллон, я привезла вашего сына.

В это время из лифта выходил мужчина средних лет, в лососевом галстуке, и он сказал:

— Напрасно стучите, мадам, мистер Олимпус ужинает на балконе в здешнем ресторане. Я только что оттуда.

— Спасибо, — сказала я обрадованно. Уж в ресторане‑то он от меня никуда не спрячется. Разве что залезет под стол. — А где это?

— Двенадцатый этаж, — ответил мужчина, подходя. — Так это его сын? Простите, я слышал, что вы говорили в дверь.

— Да, — ответила я кратко и пошла к лифту.

Нажала кнопку. Петер уже не показывал зеркалу язык, а вертел в руках золотой с большим розовым камнем зажим для галстука.

— Петер! — сказала я. Ну как бы объяснить этому несмышленышу, что все вещи кому‑то принадлежат и нельзя забирать себе все, что ни попадется на глаза! К сожалению, нельзя.

Мы вышли из лифта и оказались прямо в ресторане. Пролагая самую краткую траекторию среди стаи столиков, я направилась к распахнутым дверям, ведущим на балкон.

Едва ступив на него, я увидела мистера Олимпуса. Он сидел чуть в отдалении за столиком у самых перил и что‑то читал в ноутбуке. Одновременно он бормотал себе под нос, отчего гладкие каштановые усы его двигались вверх — вниз.

Петер тоже его увидел. Зажим исчез из его рук и вдруг из ниоткуда упал на клавиатуру компьютера мистера Олимпуса. Тот вздрогнул, поднял на нас глаза, нахмурился. Сделал какое‑то неуловимое движение над салфеткой, как будто крошки смахнул. И пока я сделала два шага в его сторону, он наклонился, достал из стоящего рядом портфеля какие‑то сандалии и переобулся в них — и все это в мгновенье.

Я, предчувствуя подвох, бросилась к пройдохе Гермесу со всех ног, но он уже встал прямо на стол, ноутбук зажал подмышкой, в другой руке болтались ботинки, схваченные за шнурки, и в следующее мгновенье легко оттолкнулся от тарелок и взлетел в воздух. На сандалиях его трепыхались белые крылышки.

Дама за ближайшим столиком пронесла на вилке кусок мимо рта, и размазала им соус по щеке. Мужчина, сидевший напротив нее, а потому спиной к воспарившему Гермесу, округлил глаза только на ее неуклюжесть и бросился вытирать ей лицо салфеткой.

Когда я, наконец, оказалась у столика, Олимпус уже летел вдаль, красиво, застыв в позе «ласточка», как какая‑нибудь гимнастка. Он удалялся и мельчал, вот уже его светлый силуэт стало едва видно в темноте. Я бросилась к ближайшему телескопу, прикрепленному к перилам (благо никто не среагировал быстрее и не занял его). Силуэт облетел Статую Свободы по кругу и, наконец, исчез в вечернем тумане, сгустившемся над гаванью.

Я обернулась: половина посетителей стояли и с открытыми ртами смотрели в этот туман. А подошедший ко мне официант сказал как ни в чем не бывало: