Далия Трускиновская - Люс-а-гард

— Почему же тебе дали это имя?

— Наверно, потому, что люди не очень разбираются в наших лесных делах и не знают, кто из нас жив, кто помер, а кто состарился и ушел. И они считают — раз сорок лет назад ватагу водил Робин Гуд, то он и теперь — самый меткий стрелок и самый выносливый бегун. Пускай зовут! Если Робин Гуд был таким замечательным стрелком и таким лихим вожаком, то для меня носить его имя — честь, правда?

— Честь… — отвечала Люс и больше уж не задала ни одного вопроса.

— Как странно, — заметил Том. — Мы с тобой все время говорим то о схватках, то о засадах, то об оружии…

— А о чем бы ты хотел? — выпустила колючки Люс. — Рассуждать с тобой о нежных чувствах я не стану. Спасибо, твое мнение о себе я уже слышала.

— Я никогда не думал, что смогу полюбить такую худышку, — признался Том. — По мне, это все равно, что с мальчишкой обниматься. Пусть итальянцы своих мальчишек любят! У нас этому их пороку не место. Но вот смотрю на тебя — и сам не понимаю, что меня к тебе вдруг потянуло. Или наконец-то я разглядел тебя?

— Чего тут разглядывать? — не унималась Люс. — Ни грудей как две ковриги, ни бедер в три обхвата, ни задницы как круп графской кобылы!

— Сердись, сердись, — усмехнулся стрелок, — имеешь полное право! Да, всего этого у тебя нет и не предвидится, и все же моя тяга к тебе все сильнее… А ведь вроде и выпил немного… Что ты со мной сделала? Может, ты действительно ведьма?

Люс фыркнула — за привидение ее сегодня уже принимали. Вдруг она услышала шорох веток и шаги.

— Прячемся! — шепотом приказала она. — Там кто-то идет! Не хочу, чтобы видели, как мы с тобой обнимаемся!

Конечно, можно было просто встать вдвоем за толстый древесный ствол и затаиться. Но Люс с такой запланированной неловкостью присела за кустом шиповника и потянула за собой вожака, что он сразу же растянулся на траве, а Люс совершенно естественно прилегла рядом с ним.

Мимо прошли, пытаясь беседовать, Серебряная Свирель и кто-то из стрелков. Закутанный в зеленый плащ до ушей стрелок соловьем разливался, а она отвечала коротко, потому что еле начала осваивать язык, и по ее голосу Люс поняла, что сумасбродная певица еще ничего не решила, а ухажеру грозит суровый конфуз. Свирель искала в этой жизни не любви, а победи, и удивительно, что Люс слишком поздно поняла основной элемент ее характера.

— Лежи, лежи, — прошептал Том, когда она попыталась приподняться на локте. — Хочешь, я подстелю тебе свой плащ?

— Подстели, — согласилась Люс. — И сам тоже не лежи на сырой траве, простудишься.

— Такого еще не бывало, чтобы лесной стрелок простудился, — усмехнулся Том и расправил знаменитый зеленый плащ.

— И все-таки, — устраиваясь в его объятиях поудобнее, продолжала язвить Люс, — как это ты можешь обнимать тощую женщину? Уму непостижимо! Тебя же ватага засмеет! Или сердце все-таки не считается с глазами? А может, ты и вовсе поумнел?

— Наоборот, — серьезно отвечал стрелок, распутывая тесьму, стягивающую ворот грубой рубахи. — Я будто пьян… Хотя пил только эль! И то немного, кувшина два всего. Должен же хоть кто-то в ватаге всегда оставаться трезвым. И проповедовать молодцам воздержание я тоже не могу, я не отец настоятель, а Шервудский лес — не обитель…

— Так что же с тобой происходит? — не унималась Люс.

— Это как во сне — делаешь то, чего не хочешь и не должен делать, и сопротивляться бесполезно. У тебя бывают такие тяжелые сны?

— Значит, тебе хочется проснуться? — Люс сама справилась с заевшим узлом тесемки и положила руку на грудь вожаку. Сильное, крепкое и горячее тело, которое она ощутила под рубашкой, вызвало-таки в ней прежнюю бурю эмоций, но был во всем этом какой-то странный привкус — не приятный и возбуждающий, как солоноватость пота на гладкой коже, которая дразнила ей язык и губы при поцелуях, которая разжигала жажду, а совсем другое…

Как будто оба они были заняты чем-то ненастоящим.

У Люс произошло раздвоение рассудка и тела — тело принимало ласки и возвращало их вдвойне, а рассудок как будто молотил крохотными кулачками в запертую дверь, вопя, что все это — неправда!

А Том, сорвавший с себя рубаху, был-таки невыносимо хорош собой! Широкие, мощные пласты мускулов на груди, и невесомые, щекочущие, шелковистые волоски на самой ее середине, с которыми хотелось играть губами, и атласная кожа плеч, и крепкий подтянутый живот, и руки, на которых красиво круглились бицепсы, трицепсы и мелкая мускулатура предплечья, — все это, несомненно, было бы просто ослепительным при дневном свете. Но когда Люс ласкала это тело в полном мраке, ей вполне хватало осязания, и она жалела лишь о том, что их кожа не может расплавиться, как будто только это мешало полному слиянию тел…

— Неправда! — взывал рассудок. — Это все наделал индуктор Мэй-Аларм!

— А пошел бы ты… — сказала рассудку Люс. Она взяла руку Томаса-Робина и стала водить ею по своему телу — потому что он, как ни странно, не слишком опытный, еще не знал тех законов, по которым волнуется и радуется женское тело.

Но в конце концов вожак понял, чего от него хотят. И когда он наконец стал понимать тайны ее тела, Люс совсем потеряла голову и, целуя его руки, мысленно умоляла, чтобы он поскорее приблизился к ней так, что теснее не бывает…

У Тома были неплохие задатки — и нежность, и фантазия проснулись в нем, хотя было непонятно, кто их разбудил, Люс или индуктор. Люс даже удивилась — она ждала бури и натиска, прекрасной мужской ярости, а этот красавец-атлет целовал ее ноги, зарывался лицом в ее еще сомкнутые бедра и шептал такие слова, что сердце Люс замирало и вдруг начинало биться с сумасшедшей скоростью.

Уж слова— то индуктор не мог ему продиктовать…

— Ты любишь меня? — спросила Люс, потому что все другие понятия внезапно забылись напрочь, а ей хотелось услышать его голос… его признание!…

— Люблю… хотя и не понимаю, как это случилось, — отвечал том, поднимая голову и откидывая спутавшиеся длинные волосы. — Люблю, но как будто наперекор себе. Когда я целую твою грудь… твою упругую грудь… мои пальцы ищут чего-то еще… Прости, со мной творится что-то странное…

— А не чувствуешь ли ты боли в спине? Ну, между лопаток? — вдруг спросила Люс.

— Ерунда, — беззаботно отвечал вожак. — Это какая-то лесная нечисть сквозь камзол и рубаху прокусила. Хуже овода… Да что мы о всякой чепухе?… Какая ты тонкая… Тебя можно охватить пальцами одной руки…

Он и попытался — но ничего, естественно, не получилось.

— Вот видишь! — воскликнул рассудок. — Это все индуктор виноват! Это не ты, твоя грудь, твоя кожа, твои волосы, твой запах — а черт знает что на молекулярном уровне!

— На моем молекулярном уровне! — возразила ему строптивая Люс.