Тимофей Печёрин - Город отражений

— Ой, да кто бы говорил, — ведущий с микрофоном хотя бы дал возможность ответить, и Наталья Девяткина не преминула ей воспользоваться, — лучшее решение, не лучшее. Сам-то тоже заступничек выискался. Помнишь… ну, хотя бы тех троих пьяных дегенератов? Они шли мимо и обложили нас обоих так, что лишний раз вздохнуть противно было. А тебе хоть бы хны. Даже не сказал им в ответ ничего.

— Каждый должен заниматься своим делом, — отрезал Мостовой с убежденностью, достойной как самого юного из пионеров, так и старейшего из большевиков, — а жандармерия на что? Которая содержится, кстати, и на наши с тобой налоги. С неадекватными же людьми разговаривать смысла я не вижу в принципе.

— Ну кто ж заставляет разговаривать, — с ехидством парировала теперь уже Эдна, — был бы хотя бы нож — глядишь, обошелся бы без разговоров.

А я за их перебранкой следил с неуместной, казалось бы, отрешенностью. Мало-помалу теряя интерес к происходящему в студии действу как таковому. Подумалось, что ведущий и вся дирекция Высшего канала любое слово, любое действие каждого из нас с дьявольской изворотливостью подают в нужном ключе. Нужном, понятное дело, не нам. Какой-то публицист из моего родного мира без обиняков признался, что его цель — не установить истину, а осудить. Той же самой цели заведомого осуждения служила каждая секунда эфирного времени, каждый звук, произнесенный перед камерой в студии «Часа с Фемидой». И даже, наверное, любой малозаметный жест. Как бы мы ни старались.

«Все, что вы скажете, может быть использовано против вас!» Так был ли вообще смысл трепыхаться?

С другой стороны, кабы мы сидели неподвижно и помалкивали, медиа-монстр, выдающий себя за богиню правосудия, и наше молчание смог бы интерпретировать выгодным для себя и нежелательным для нас образом. Хотя о чем я говорю? Так бы и дали нам отмолчаться, ага! Этот Вольдемар Якуб-Макалов тоже не зазря деньги получает.

Тем временем телевизионное судилище продолжалось, набирая обороты. Вслед за Митей Мостовым слово предоставили близким и знакомцам других подсудимых. Как чертики из коробочки появились они в студии с порцией дежурных сетований на устах.

Сам я при незримом присутствии Матвея Богомолова сподобился еще одной встрече с его благоверной. Осунувшаяся, совсем не красивая и не чурающаяся, судя по лицу, спиртного и курения, Света откровенничала перед всем Отраженском на тему, какой плохой муж ей достался. И поминутно всхлипывала, рассказывая, что я по двенадцать часов пропадал на работе, забросил воспитание сына и даже (о, ужас!) супружеский долг исполнял, от силы, раз в месяц. А теперь вот стал преступником. И как ей, несчастной, с этим жить, что Ярику рассказывать. Как объяснять, что папы долго нет дома.

Я пробовал игнорировать эту обличительную речь вместе с риторическими, обращенными, скорее, к телезрителям, вопросами. Но выбеленный урод Якуб-Макалов пресек эту попытку на корню.

— Смотрите, какая у вас прекрасная супруга, — обратился он ко мне елейным голосом, — красивая, а главное — терпеливая. Самому-то не стыдно ее огорчать?

— Еще сам на ней женись, — потеряв терпение, рявкнул я, — раз она такая, блин, прекрасная.

Не скажу, что такой ответ ведущего ошеломил, подействовал, как пощечина. О, такой вариант немало польстил бы моему самолюбию. Да только профессионалу, коим являлся Якуб-Макалов, тоже не впервой было иметь дело с подсудимыми, в том числе и гневными. Или хамоватыми. Так что не вздрогнул, не растерялся и даже не сжался этот примат в парике и во фраке. Он просто передумал читать мне нравоучения. Молча проглотил мою злобную реплику и отвалил… до поры до времени, понятно.

К Андрею Ливневу, как к человеку нелюдимому, одинокому, пришел лишь директор школы, в которой он работал. Клеймить, правда, не стал — не желая, очевидно, выносить сор из избы. Зато посюсюкал над судьбой калеки-подчиненного, что называется, от души. От меня не укрылось, как кривился от отвращения сам Вилланд… а может, и его отражение. Как уж тут разберешь?

Суть выступления директора была в следующем. В прежние времена Ливнев вел активный образ жизни, не чурался риска, у противоположного пола опять же пользовался успехом. Но травма, сделавшая его инвалидом, прежнюю жизнь начисто перечеркнула. А интересов новых, не требующих физических усилий, у бедняги так не появилось. Пытался Андрей заполнить пустоту в душе работой — директор при этом не преминул припомнить случаи, когда подсудимый охотно подменял других учителей. Но… не вышло. Возможно, даже рассудок у Ливнева немного повредился. Услышав такое предположение, я еще подумал, что с доктором Наримановым сей оратор неплохо бы спелся.

А итог-де мытарств учителя-калеки известен. Соучастие в преступлении, убийство человека. Не иначе, предположил директор школы, Андрей Ливнев взялся за оружие без всякой ненависти. Но по единственной причине — доказать, что он по-прежнему чего-то стоит. Что он все еще мужик, сильный и смелый, а не жалкое существо, тихо гниющее в одиночестве. Доказать хотя бы самому себе.

Не забыли на работе, решив навестить, и Наталью Девяткину. Хотя она даже формального сочувствия не дождалась. Делегировала сеть «Алиса» на передачу кое-кого из менеджеров — высокую и тощую как жердь даму средних лет, коротко стриженную и закованную в строгий брючный костюм.

Не выражая ни тени эмоций и с выражением презрения на костлявом лице, дама-менеджер сухо перечислила выдержки из личного дела продавца Девяткиной. Разумеется, сделав особый акцент на неудовлетворительной рентабельности магазина, в котором подсудимая продавщица работала. Именно «работала», а не «работает». Употребив это слово в прошедшем времени, дама-менеджер более чем прозрачно намекнула, что карьера Девяткиной закончена вне зависимости от исхода процесса. Столь серьезной организации, каковой себя считала сеть магазинов «Алиса», не нужны были сотрудники, не ладящие с законом.

«Профессионализм Девяткиной, ее способность приносить пользу нашему общему делу, эффективность работы и прежде вызывали сомнения, — подытожила дама-менеджер, — в соответствии с принятой у нас корпоративной традицией решение по ее судьбе руководство намеревалось принять на ежегодном праздновании дня основания сети «Алиса». Однако Девяткина своим преступным поведением, откровенно говоря, весьма облегчила нашу задачу».

В общем, в тот вечер в эфире Высшего канала было сделано все возможное, чтобы представить нас перед зрителями этакими отщепенцами, не приспособленными к жизни неудачниками, чужеродными элементами, которым в обществе нормальных людей не место. Когда же цель эта была вроде достигнута, предоставили слово и самим зрителям. Тем, которые сидели в зрительном зале студии. И я так и не смог бы сказать с полной уверенностью, были эти люди подставными и проплаченными или нет.